Тем временем Страйк осознавал, что нарушает клятву, которую дал себе шесть лет назад. Когда, только оправившись от разрыва с женщиной, которую все еще любил, заметил, как сексуальна его временная сотрудница, почти в тот же момент обратив внимание на помолвочное кольцо на ее пальце. Тогда он, зная о своей уязвимости, решил, что не будет легко сближаться с женщиной, с которой, если бы не кольцо, он мог бы с готовностью завести отношения. Он строго следил за тем, чтобы не позволять себе искать ее симпатии. Даже после того как его любовь к Шарлотте постепенно угасла, оставив после себя смутное чувство жалости и раздражения, Страйк сохранял эту сдержанность. Потому что против собственной воли его чувства к Робин становились все глубже и сложнее, и на ее безымянном пальце уже не было кольца, а он боялся разрушить самую важную дружбу в своей жизни и бизнес, ради которого они оба пожертвовали столь многим.
Но теперь, когда Шарлотта мертва, а Робин, возможно, ожидает еще одно предложение о замужестве, Страйку было что сказать. Возможно, это было заблуждением мужчины средних лет — полагать, будто это что-то изменит, но наступил момент, когда человек должен взять ответственность за свою судьбу. Он сделал затяжку от вейпа и сказал:
— В прошлом году Шарлотта умоляла меня снова к ней вернуться. Я ответил, что ничто на свете не заставит меня помогать растить детей Джейго Росса. Это произошло после того, как мы — агентство то есть — узнали, что Джейго избивал своих старших дочерей. А Шарлотта сказала, что мне не стоит беспокоиться: теперь опека будет совместной. Другими словами, она сбагрит детей ему, если я буду рад вернуться к ней. Я только что предоставил ей доказательства, необходимые суду, чтобы оградить этих детей от опасности, а она ответила, что спихнет их на этого ублюдка, думая, видимо, что я отвечу: «Отлично. Да пошли они. Идем выпьем».
Страйк выдохнул пар от вейпа. Робин не заметила, что сидит, задержав дыхание.
— В любви всегда есть доля заблуждения, не так ли? — Страйк наблюдал, как пар поднимается к потолку. — Ты заполняешь пробелы своим воображением. Рисуешь все таким, каким хочешь видеть. Но я детектив... долбаный детектив. Если бы я придерживался неопровержимых фактов — если бы я сделал это даже в первые двадцать четыре часа, когда познакомился с ней, — я бы развернулся и ушел, не оглядываясь назад.
— Тебе было девятнадцать, — заметила Робин. — Ровно столько же было Уиллу, когда он впервые услышал речь Джонатана Уэйса.
— Ха! Думаешь, я был членом культа, да?
— Нет, но я считаю... мы должны простить себе то, кем мы были, когда не знали ничего другого. То же самое было у меня с Мэтью. В точности. Заполнила пробелы так, как мне хотелось. Верила в Правду высшего уровня, чтобы дать объяснение всякому дерьму. «На самом деле он это не всерьез». «На самом деле он не такой». И, боже мой, улики смотрели мне в лицо, а я, черт возьми, вышла за него замуж — не прошло и часа, как он надел кольцо на мой палец, а я уже пожалела об этом.
Услышав это, Страйк вспомнил, как он ворвался на их с Мэтью свадьбу в тот самый момент, когда Робин собиралась сказать «да». Он также вспомнил их с Робин объятие после того, как он ушел с приема, а она убежала за ним со своего первого свадебного танца, и понял, что теперь пути назад нет.
— Так чего же хотела Амелия? — спросила Робин, осмелев после того, как Страйк рассказал ей обо всем этом. — Она ведь не винила тебя, правда?
— Нет, — ответил Страйк. — Она выполняла последнее желание сестры. Шарлотта оставила предсмертную записку с указанием передать мне сообщение.
Он улыбнулся, увидев испуг на лице Робин.
— Все в порядке. Амелия сожгла ее. Но это неважно — я мог бы написать ее сам — я сказал Амелии в точности то, что написала Шарлотта.
Робин опасалась, что расспрашивать дальше будет неприлично, но Страйк не стал дожидаться вопроса.
— Она написала, что, хотя я и вел себя с ней как ублюдок, она все равно любит меня. Что однажды я пойму, что упустил, что в глубине души я никогда не буду счастлив без нее. Что...
Однажды ночью Страйк и Робин уже сидели в этом кабинете, изрядно набравшись виски, и он подошел опасно близко к тому, чтобы перейти грань между другом и любовником. Тогда он чувствовал отчаянную смелость воздушного гимнаста, раскачивающегося в свете софитов над пропастью, и сейчас он ощущал то же самое.