— Прости. Я просто... я не ожидала...
Она разрыдалась. Страйк поднялся из-за стола и подошел к ней. Он подумал было, что она оттолкнет его, но она позволила крепко обнять себя и зарыдала на груди у брата. Они простояли так меньше минуты, когда открылась входная дверь.
Люси тут же оттолкнула Страйка, поспешно вытирая лицо. С напускным весельем она крикнула:
— Как все прошло, Люк, вы победили?
— Да, — отозвался Люк из коридора, и Страйк заметил, что с тех пор, как он видел мальчика в последний раз, его голос начал по-юношески ломаться. — 3:1 в нашу пользу. Они такие слабаки.
— Замечательно! Если ты весь в грязи, иди сразу в душ, — посоветовала Люси. — И здесь дядя Корм, — добавила она.
Люк ничего не ответил, а сразу побежал наверх.
Муж Люси вошел в кухню, брючины его спортивок были влажными. Страйк предположил, что Грег, должно быть, тренировал или руководил командой своего сына. По профессии Грег был сметчиком, и чувства, которые питал к нему Страйк, никак нельзя было назвать симпатией.
— Все в порядке? — спросил он, переводя взгляд со Страйка на Люси.
— Говорили о Теде, — ответила Люси, чтобы объяснить свои заплаканные глаза и раскрасневшееся лицо.
— О. Ну, я уже говорил ей, это вполне естественно, что он стал немного забывчивым, — пренебрежительно сказал Грег Страйку. — Сколько ему сейчас, восемьдесят с лишним?
— Семьдесят девять, — уточнила Люси.
— Ну, это почти восемьдесят, верно? — ответил Грег, направляясь к столу за кусочком бананового хлеба.
— Пойдем в гостиную, — сказала Люси Страйку, беря свою чашку чая. — Мы можем обсудить все там.
Грег, очевидно, не горел желанием обсуждать здоровье дяди своей жены и не возражал, чтобы разговор продолжали без него.
Гостиная, где стояли бежевый диван и два таких же бежевых кресла, не изменилась с последнего визита Страйка, разве что обновились школьные фотографии его племянников. На полке на почетном месте стоял большой фотоснимок дяди Теда и тети Джоан, сделанный еще в восьмидесятые годы. Страйк хорошо помнил, как выглядела эта пара на фотографии: пышные, насколько позволял лак «Эльнетт», волосы Джоан и огрубевшее от морского бриза лицо Теда, самого крупного и сильного в окрестностях водного спасателя. Усевшись на диван, Страйк подумал, не стоит ли ему повернуть фотографию лицом к стене, прежде чем ворошить воспоминания о Коммуне Эйлмертон, потому что его тетя и дядя посвятили большую часть своей жизни попыткам защитить своих племянников, которых Леда могла сначала подкинуть им, а затем непредсказуемо, как всегда, увезти с собой.
Тщательно закрыв дверь от остальных членов своей семьи, Люси села в кресло и поставила кружку с чаем на журнальный столик.
— Прости, — повторила она.
— Не извиняйся, — сказал Страйк. — Поверь мне, я понимаю.
— Правда? — спросила она со странной ноткой в голосе.
— Это было просто ужасное место, — ответил Страйк. — Не думай, что я это забыл.
— Там еще остался кто-нибудь из тех, кто был в Коммуне Эйлмертон?
— Насколько я знаю, только один человек, — сказал Страйк. — Она утверждает, что стала жертвой Краузеров. Она замужем за лидером церкви.
— Как ее зовут?
— Мазу, — сказал Страйк.
— О боже, — сказала Люси и снова закрыла лицо руками.
Ужасные подозрения овладели Страйком. Он считал самыми тяжелыми чувствами, которые они испытали в Коммуне Эйлмертон, страх и чувство голода. Считал, что они чудом избежали того, о чем позже писали в прессе. На его памяти он всегда был с Люси, держался рядом, стараясь оберегать ее от приглашений братьев Краузер. Лежа на соседних матрасах на полу, брат и сестра шептались по ночам о том, как сильно они ненавидят это место, о том, как сильно им хочется, чтобы Леда увезла их отсюда. Это же было так, верно? Он так считал в течение многих лет.
— Люси? — позвал он.
— Разве ты ее не помнишь? — свирепо спросила Люси, опуская руки. — Разве ты не помнишь ту девочку?
— Нет, — честно ответил Страйк.
Он не жаловался на память, но Эйлмертон был для него скорее размытым пятном, смутным ощущением, чем реальным фактом, зловещей черной дырой в памяти. Возможно, он намеренно пытался забыть отдельных людей: теперь, когда все прошло, лучше погрузить всех в безликое болото, через которое уже никогда не придется ходить.
— Ты помнишь ее. Очень бледная. Острый нос. Черные волосы. Всегда вызывающе одевалась.
Что-то сдвинулось в памяти Страйка. Он увидел очень короткие шорты, тонкую майку с завязанными на шее бретелями и растрепанные, слегка сальные, черные волосы. Ему было двенадцать: его гормоны еще не достигли подросткового пика, когда даже намек на грудь без лифчика вызывает неудержимое, иногда унизительно заметное возбуждение.