— Леонид, — впервые я протянул руку для знакомства человеку, старшему меня лет на двадцать.
— Руслан Сергеевич Лебедев, — мужчина с силой, но не больно пожал мою руку.— Залезайте, ребята!
Мы с Ликой сели на задние сидения. И сидеть, и ехать оказалось мягче и приятнее, чем в самом удобном советском автобусе, и я даже пожалел, что нужно вылезать на Лесе Украинке, а не где-нибудь за чертой города, скажем, в Сухолучье или Глебовке, а лучше — за Киевом, в Василькове или Белой Церкви. К тому же, я ехал не один и даже не с Пашей или Андреем, а с любимой девочкой!
Руслан Сергеевич мне понравился. Его не коричневые, как у дочери, а песочно-медные волосы на затылке лежали чуть ниже воротничка, а в зеркале заднего вида отражались аккуратной, спадающей на лоб волной. То в задумчивости, то в добродушной улыбке приподнималась линия пышных губ. А ещё Руслан Сергеевич оказался высоким, как баскетболист; как-то даже дух захватывает при мысле о его росте и немного грустно, что сейчас Руслан Сергеевич ниже. Пусть в машине я не разглядел его ног, но в глаза тут же бросилась большая прямоугольная спина, скрытая переливающимся серым, как для фотоателье, пиджаком. За таким мужчиной в прямом смысле как за каменной стеной, так что Ликиной маме, подумал я, повезло.
— Ну что, дочка, как твои дела?
Простой вопрос Руслана Сергеевича мне тоже понравился. Позже я понял, почему. Отводя важное место учёбе и будущему, Ликин отец в первую очередь интересовался состоянием души в настоящем. Серьёзно, вот как много отцов спрашивают о радостях и печалях своих детей? Вместо всех этих: «Тебя сегодня вызывали?», «Почему четыре, а не пять?» и «На завтра много уроков?» Много ли родителей говорят не с учеником или ученицей, а с ЧЕЛОВЕКОМ?.. С уверенностью могу сказать, что Ликин отец был одним из немногих, кто видел в детях людей, а не стахановский станок, вырабатывающий день за днём высокие отметки. Позже я стал замечать на примере многих ребят губительное влияние дрессировки школой, в то время как дети неприставучих родителей учились, и притом учились хорошо, с удовольствием и огромной отдачей.
— Как всегда хорошо. Вот лозу собирала, — Лика показала на пучок, выглядывающий из холщовой сумки. — А потом, — взглянула на меня, — встретила товарища Перегудова.
Скула Руслана Сергеевича дёрнулась. Зеркало отразило лучистые глаза. Я понял, что он улыбается.
— У нас был когда-то таксист Перегудов. Сейчас в Белорусской ССР милиционером работает. Выдатны хлопец! — это значит «Отличный парень». — Только его Алексеем звали. Хорошо, что в милиционеры пошёл, вельмi добра! У него и быстрота, и глаз зоркий, и голова, главное, работает… О-ох, простите, что я тут вам Алексея вспомнил. А о родной дочке толком не спросил.
— Ничего, — хихикнула Лика. — Ты уже спросил, как у меня дела, и я ответила.
Руслан Сергеевич с облегчением выдохнул и повернул руль. Мы приближались к Ликиному дому.
— Всё хочу посмотреть, как ты, дочь, изготовляешь корзиночки, рамочки. Даже помнится, мебель.
— Да.
— Маленькую, как для куколок… Красота такая! Всё в школе делаешь, а я и не заскочу, не поглазею.
— Так дома стул большой делаю! Ты постоянно видишь.
— Ну, это да… — мужчина задумался, про себя сказал что-то о Ликиной бабушке, вроде как неудобно, что она переехала в Киев, а не вместе с ними, и обратился ко мне совсем с другой темой: — А вы, Леонид Перегудов, чем увлекаетесь?
— Я? — я на секунду застыл: приятно, когда взрослый обращается к тебе на «вы». Как-то даже не заметил, когда именно сверстники друг к другу и старшие люди — к младшим начали обращаться на «ты», а «вы» отошло на задний план; это были ещё не те страшные изменения, какие ждали нас в «светлом» будущем. — Я в бассейне плаваю. И знаю английский, чуть-чуть.
— Английский — это замечательно! Вот никогда, уверяю вас, с английским не пропадёшь. Сейчас иностранцы приезжают, так не стыдно будет говорить с ними на их наречии.
— Это вроде как: «Hello! Общежитие слушает», — пошутила Лика.
Руслан Сергеевич сильно уважал западных приезжих, и мне стало стыдно за свою осторожность перед американцами. Я боялся их, где-то даже ненавидел и не видел в том ничего соромного, к тому же я знал с дюжину ребят, высмеивающих фальшивые буржуазные ценности, а с ними чувствовал себя в своей тарелке. Мы противопоставляли не лучшие условия жизни честного человека, из-за этой же честности считая их правильными, великими, достойными примера, и дрянные американские доллары — мы обсуждали, какими отвратительными под их влиянием становятся мистеры и мэм, на что доллары идут, и в целом выходило, что идут на «потреблядство» (тогда мы говорили не так, а просто перечисляли: костюмы, платья, косметика, икра и др.). Помыслить о том, чтобы честный человек и жил хорошо, было даже не столько преступным (хотя преступным тоже), сколько не могло ужиться в наших головах, никак ни с чем известным не сочеталось.
Всё изменила сумасшедшая встреча с Руфь Пэкстон…
… И я рассказал ей ещё о себе и о Лике, о весёлом и мудром Ликином отце. Сомневаясь, что подобное «их» вообще трогает.
Не зрелищно.
Не бюджетно.
Американка слушала мою далёкую, неинтересную историю, и она же рассказала продолжение, от которого волосы встали дыбом. Я видел вещие сны об этом, но ни разу не догадался, что произойдёт… Словно сочиняешь сказку для первоклассников, не зная, что закончится она триллером с возрастным ограничением.
На каменность её лица, словно маска из тюбика, легли бледность и испуг. Я прочитал в её глазах: «Хорошо, что эта история не моя».
Кого она напоминала мне в тот момент? Самоуверенную девчонку, напуганную больше всего тем, что её самоуверенность стирается о лесную листву.
Кого тогдашняя она напоминает мне сейчас?..
Майкла Джексона перед последней в его жизни инъекцией пропофола. Патрика Суэйзи в день, когда врач сообщил ему о метостазах в печени. В феврале две тысячи шестнадцатого мечтающего о новых ролях Алана Рикмана. Уитни Хьюстон накануне пятьдесят четвёртой церемонии «Грэмми». Из соотечественников — Игоря Талькова во дворце спорта «Юбилейный», Виктора Цоя на одной из латвийских дорог, в двух километрах западнее Кестерциемса. Да хотя бы гоняющую (гонявшую, надо сказать) на автомобиле Марину Голуб и жизнерадостную, цветущую Жанну Фриске.
Всё дело в том, что мир давно знает продолжение ЕЁ истории…»