Умывальник на первом этаже (там младшие классы, но на свой этаж подниматься неохота) знал, что пот и краснота на ладонях оставлены черенком, а грязь, забившаяся под ногти и в тонкую полосочку линии сердца, — чернозём, с которым юноша так бережно обращался. Спасительную холодную воду, как пригоршню ягод, Леонид набрал в ладони и наклонил к ним пылающее лицо. Смотрел в заляпанное у краёв зеркало и заметил, как овал цвета спелой свёклы побелел, напомнив уже человеческие лоб, глаза, нос, щёки и рот. Слава холодной воде!
Гамму всесторонних чувств и ассоциаций вызывала у Леонида каждая марка. До недавних пор коллекция была его единственной и восхищающей любовью.
Вторую страницу альбома украшал белый медведь, а с третьей начиналась тема космоса. Тёмные, с золотыми буквами марки «Интеркосмос» (программы социалистических стран) напоминали чёрный шоколад. Марки, посвящённые сотрудничеству в космосе СССР и Индии, СССР и США, СССР и Франции, выделялись фиолетово-коричневым, завораживающим рядом.
Леонид перевернул пару страниц.
Вот они! «Mongolia»…
Год назад юноша приобрёл «Mongolia» с изображением космических кораблей, и теперь они пестрели в альбоме красным, зелёным, сизым и голубым прямоугольниками. Ракеты стали самыми любимыми после марки, посвящённой совместному советско-индийскому полёту. Ими Леонид любовался достаточно долго (должно быть, перемена подходила к концу), затем покинул страницу чёрного, словно вселенная, альбома и стал изучать марку этого года. С неё широко, искренне, а ещё очень тепло улыбался Юрий Алексеевич Гагарин.
Хотелось бы и Леониду улыбаться так, как умел первый космонавт, но он не мог. Весь день не давали покоя мысли о ночных кошмарах, и сейчас кошмары переходили в воистину пугающие видения.
Это случилось ещё утром.
Между лестницей в столовую и дверью медкабинета Леонид увидел тонкорукое, болезненное существо, называющее себя братом. Увидел не в первый раз, но впервые — наяву. Самозванец был так же реален, как девчата, переобувающиеся на скамье (погода того не требовала, просто девочки меняли блестящую, модную обувь на привычную школьную), как вахтёрша Нина Ивановна с пачкой кроссвордов. На обеззображенное лицо существа свет паддал так же, как лился он на собранные в косы и хвосты и увенчанные бантами девичьи волосы. Пальцы его босых ног касались тех же дощечек лакированного пола, каких раньше касались ноги Леонида.
Хрип и писк существа преследовали Леонида в фойе, у актового зала, у кабинета химии, у кабинета биологии и даже на первом этаже, где он ополоснул лицо.
Капля, стекающая по скуле к подбородку, застыла на лице Перегудова, когда он повернул голову к окну. Там, под высоко вставленным матовым стеклом, сбоку коричневым от нечаянно положенной краски, крепилась на сухую шею голова уродца. Ноги чудовища упирались в плиточный, вечно холодный и блестящий от воды пол и каким-то немыслимым образом сочетались с тёплой, наполненной свежестью весной в уголке окошка. Писклявое, извергаемое недрами больного горла «Я родился! Я родился!» прервалось грозным человеческим голосом.
— Повадился сюда ходить! У тебя своих этажей целых три.
От неожиданности Леонид вздрогнул. Но понял, кто перед ним. Вещать громче и напористей Сталина во все века умели люди двух профессий — уборщицы и торговки. Продавщицы, ясное дело, в школе быть не могло.
— Чего ты? — спросила, гремя ведром со шваброй, уборщица. — Отойди-ка, мне воды набрать надо.
Леонид отошёл. Ржавый кран заскрипел, как в фильмах ужасов. Уборщица поставила в умывальник ведро, набрала воды (как только из крана не полилась кровь?) и принялась мыть пол.