Леонид придвинул альбом поближе и навис над ним так, словно плохо видел, а ему понадобилось разглядеть что-то очень маленькое и важное. Вячеслав тоже заинтересовался альбомом, подошёл и начал его листать, не дожидаясь разрешения.
— Ух, как здорово! — воскликнул Вячеслав. — У меня есть «Cuba». Только за двадцать копеек. Такой, за тридцать нет.
В голосе Вячеслава послышалось сожаление.
— У меня есть ещё одна. Могу подарить, — предложил хозяин альбома.
— Подари! — не скрывая радости, Слава перевернул страницу. — Солнечная система! — Сияющие зелёные глаза, как уже заснятое, но не проявленное на плёнке «Conica» фото, обрели противоположный цвет. Глаза паренька светились оранжево-жёлтым, столь же величественным и ярким, как само Солнце. А вокруг рисованого букашечного Солнца бежали маленькие, не больше тетрадной клетки планеты.
— Я её в Киеве купил, — не без гордости сказал Леонид, потому что любил столицу УССР. Машинально обернулся на Катю: слышал, как она собиралась в Киев.
— Да ты счастливчик! — позавидовал Вячеслав. И ойкнул, потому что кто-то толкнул его, но решил не смотреть, кто именно. — А я завтра свои марки принесу.
Но так и не принёс. А уже потом, выезжая с родителями из дома (на три дня, самое большее — на пять), Вячеслав не взял с собой не только марки. Он не взял с собой многих любимых вещей и никогда больше за ними не вернулся. Не зная ничего этого, Вячеслав продолжал завороженно рассматривать коллекцию Леонида. Потом он что-то спросил и поблагодарил.
Вячеслав метнулся к доске, по пути захватив отброшенную Леонидом мочалку, в кого-то врезался и, оттолкнувшись подобно мячу, навалился на доску спиной и свисающими под пиджаком боками. Доска задрожала, и с неё белой дымкой осыпался мел.
Слава начал резвиться, а когда он резвился, обязательно что-то случалось: падали кактусы и ломались гортензии у учительницы биологии, валились порошки и разбивались колбы в кабинете химии, наклонялись и мялись декорации в актовом зале. По последней причине Славу даже не допустили к украшению актового зала. Не обошлось без приключений розовощёкого парнишки-торпеды и в пятницу. В очередной раз Вячеслав так сильно навалился на доску, что от невиданной доселе дрожи покачнулся и упал на пол портрет Ленина. Звук падения прорезал даже стоящий в классе шум, и все обернулись на виновато стоящего Славу с портретом вождя у ног.
— Я случайно, — покраснел мальчик.
— Ну ты даёшь! — сказал кто-то.
Староста Марта Остроумова, покачав головой с двумя косичками-рожками, сделала Вячеславу замечание и, не принимая никакой мужской помощи (в общественном долго ей хотелось быть похожей на Искру Полякову), сама придвинула к доске пустую парту, поставила стул рядом с ней, залезла сначала на стул, затем — на парту и повесила портрет на место. Гвоздь на стене тихонько царапнул деревянную раму и оказался в петельке.
Прежде чем Марта это сделала, в класс ворвался Димка Соколов. Известный среди старшеклассников задира и хулиган, он отличался от прочих задир и хулиганов человеколюбием и уважением к тихоням в очках. Его шалости приносили куда меньший вред, чем неуправляемая сила габаритного Славы. Был Димка одного роста с Катей Морозовой, худощавый, длинноносый, тонкогубый, с неугасаемым блеском в глазах. Чтобы понять, как Димка себя поставил, достаточно знать, что никто и никогда не дразнил Диму Кощеем Бессмертным за впалые щёки и растрёпой за типичную причёску хулигана, а обижались на него, скорее, в шутку, чем всерьёз. Зато с добрым юмором отмечали, что по характеру он напоминает Колю Садовского из «Гостьи из будущего», а тот в ответ кривлялся, произнося голосом пирата: «Космозё-о-о».
— Жирдяй свалил Ильича! — сразу заметил Соколов.
Вячеслав бросил в наглеца мочалкой, пропустив мимо ушей «Эй!» от старосты. Димка картинно испугался, нагнулся и прикрыл голову, будто над ним свистели фашистские пули.
— Нет! — с деланным отчаяньем вскрикнул Димка. — Мне определённо не жить! Остаётся выброситься из окна.
Димка в мгновении ока подбежал к окну, толкнув Лялю так, что она чуть не упала на бумажный зоопарк, и пешки съехали с енота на волка, а с лисицы — за пределы листа. Ляля и Ира возмутились, Катя залилась краской, но Дима их будто не заметил. Он, не собираясь, конечно же, прыгать, распахнул окно, и в класс ворвался запах нагретой земли, а с ним и другие запахи: сочных молодых трав, абрикосовых и вишнёвых цветов, распустившейся сирени, тяжёлых, затеняющих двор каштанов и высоких, достающих до школьной крыши тополей. Весенний аромат не уступал ни одному из заграничных духов, как бы те ни плодились на витринах. Как бы ни поражали духи разнообразием и хлынувшим вдруг количеством, природа оставалась богаче.
Вместе с ароматами тепла и расцвета ветер благосклонно приносил звуки. В последний на четвёртом этаже тридцать второй кабинет прорывался далёкий скрежет «Жигулёвских» шин, рыпели «Волги» на Курчатова, летели через перекрёсток иномарки. По Лесе Украинке бежали любимые всеми, жёлтые, просторные, с большими стёклами и мягкими сиденьями «Икарусы».
С южной стороны работал подъёмный кран. Кто-то с той же стороны — а может и нет, трудно определить, когда звук отражается эхом — пилил дерево. Кто-то неразборчиво давал команду. Скорее всего, командовал прораб, строек в молодом городе хватало.
С яблони, цветущей через дорогу, взлетела стайка воробьёв. Озорных, как Димка. Мечтательных, как Леонид. Чирикающих, как Ира, Ляля и Катя.
Одним словом, город жил.
Росли в нём ребята. Всякие. Но в основном хорошие. Росли они со своими стремлениями и умениями, желаниями и мечтами. Жили с мамами и папами, братьями и сёстрами. Гуляли с друзьями, влюблялись и… встречались. Уже встречались.
Леонид хорошо запомнил ту пятницу. Запомнил и то, как Димка Соколов (будущий москвич Дмитрий Геннадьевич) вытащил из кармана бумажный самолётик и бросил в окно. Тот, плавно качаясь, полетел по тёплому воздуху.
— Привет КГБ. Еху-у-у!!! — что есть мочи закричал Димка.
— Долетит до Горисполкома, — пошутил Вячеслав. Он уже не резвился, а сидел за своей партой.
— До Заводской, — добавила Катя.
Никто точно не мог сказать, почему возникла пауза: в две секунды — не более. Может, именно за две секунды можно было запомнить кипящие жизнью весенние улицы. А может… Да мало ли что может произойти за две секунды. Хотя бы предвкушение, что за натяжным мгновением последует нечто прекрасное.
Прекрасное ворвётся, точно та весна, но не в окно, а в дверь. Придёт долгожданным волшебством и никогда не покинет класс, никогда не покинет его, Леонида.