Из дневника Лики Лебедевой
— Ну что, Штирлиц, не надоело? — с вызовом так спросила Лика. Коричневый волос, тронутый ветром, точно плетью ударил.
— Я… э-э-э… — красноречиво ответил Леонид и посмотрел вдаль. Он искал ответа у густо тянущихся за Героев Сталинграда деревьев. Но те перешёптывались о чём-то своём с ветром.
«Я хотел спросить, куда она направляется. А ещё извиниться. Кому понравится шпионская игра?
Лика не накричала на меня, не стала говорить, как подло, не по-товарищески я поступил. Она отнеслась ко всему… не с жеманным юмором, нет, а с присущей ей взрослой иронией. Одна из причин, по которой я полюбил Лику, кроме самой первой и самой очевидной — просто потому что полюбил, было то, что в десятом классе эта девушка размышляла как взрослая, брала ответственность на себя как на взрослую и по-взрослому бралась за мою
(города)
проблему.
Я помню волевой характер Марты Остроумовой, организованность Саши Костриц, трудолюбие Иры Вальцовой, девчонки с бронзовыми волосами и лицом Орейро, и удлинившуюся до тела двадцатилетней фигуру маминой помощницы Кати Морозовой. И ни Марту, ни Сашу, ни Иру, ни Катю, при всём уважении к ним и к их достижениям, я не мог назвать такими же взрослыми, как Лика. Может, я был не объективен (с оглядкой на всё случившееся, я склонен думать именно так), ведь для любого парня его девушка — лучшая, но я так считал.
Сейчас это, впрочем, не важно, потому что так и так я люблю Лику, она для меня самая-самая! А другие… Среди нас давно нет юношей и девушек. Кто бы каким ни был по уму, способностям и внешности, повзрослели все, и случилось это не в сорок, не в тридцать, даже не в двадцать, а в далёкие шестнадцать лет. Кто повзрослел за один чудовищный день, когда милиционеры звонили и стучали во все двери, а там, за дверями, недоумевающим жителям отключили телевидение, кто — за три дня, кто — за четырнадцать
(«За четырнадцать дней человек умирает»),
кто — за месяц, но неизменно всё произошло достаточно быстро.
Меня давно не волнует возраст — ни тот, кто в мозгах, ни тот, что в паспорте Украины. Сейчас я бы просто хотел набрать мобильный Костриц Александры Васильевны и домашний Панфилова Павла Николаевича и с обоих концов услышать, что всё в порядке, от них или от их детей. Потому что Ляля Няшина, моя соседка по парте, умерла…
Кривозубко. Кривозубый Шар. Кирпичный Зуб. Полный Резец.
Как только не дразнили Лялю в киевской школе. Каждый считал своим долгом отметить не только крупные передние зубы, полноту и низкий рост девочки, но и её имя.
«Ляля, если ты ляля, то почему пришла не в садик? Здесь школа», «Ляля, ты чего плачешь? Лопатку потеряла?» — слышала девочка от одних ребят. «Откуда ты всё знаешь? В садике этого не проходят» — говорили другие. «Няшина? Ха-ха! Наша Няша, крупная ляша!» — говорили третьи и тут же щипались за ляжки и бока.
Травля человека человеком существовала испокон веков. Советское неравнодушие, нужность ребёнка взрослому, работа звеньев в классе, труд и вера в светлое будущее — вот что скрепляло, наставляло, исправляло нас в лучшую сторону. Но бывают люди, которых ничего не может исправить. Их может воспитать только время; а бывает так, что и со временем не прекращают они издёвок над слабыми и беззащитными, напротив, становятся более жестокими и смакуют своей жестокостью, как изысканным блюдом. Именно такими оказались бывшие Лялины одноклассники.
Лялю травили всю начальную школу и пятый класс. Затем, когда родители переехали, Ляля оказалась в нашей школе. Она быстро сдружилась с Ирой и Катей, и девчонки стали неразлейвода. Поначалу Ляля стеснялась своего низкого роста, особенно стоя рядом с Катей, но потом поняла, что каждый рост по-своему хорош, не надо стесняться данного природой.
Надо же, никогда раньше не думал, как тяжело пришлось одной из моих одноклассниц…
С мыслями о Ляле мне трудно вспомнить день первой «честной» встречи с Ликой, но я вспоминаю.
Да, я хотел извиниться, всё правильно. А больше всего на свете я хотел сказать Лике, что люблю её, но именно эти слова были бы худшим на тот момент решением».