Парочка стояла на аллее ростовского парка и целовалась средь бела дня, и прохожие стеснительно, бочком, боясь помешать им, обходили влюбленных.
Одна смерть впечатляет, к множеству их, как на войне, привыкаешь? Я не привык.
После войны буду ходить по земле толчками, как слепой, от могилы к могиле, где захоронены однополчане.
Помню довоенные кладбища. На могильных фотографиях — живые, молодые лица, и было ощущение: на кладбище все вокруг мертво, а эти, на фотографиях, — живые.
Приминая зеленый лишайник на тропе, подъехали полевые кухни. Сержанты доложили мне о состоянии взводов, старшина Колбаковский — о состоянии ротного имущества, которое везут в хвосте колонны. Я выслушивал их, стегая прутиком по сапогу. Вверху раздалось курлыканье. Журавли? Я поднял голову: вороны! Каркали они не грубо, а как-то нежно, будто журавлиные клики. Да-а, журавли, Помню, над Доном они летели клиньями, курлыкали. И над Задоньем курлыкали, куда пошла в поход дворовая ребятня. В небе журавли, а на земле иные чудеса: в степи, над кустарником, на одном телеграфном проводе сидело множество сорок — трещали, сорочили, на соседнем проводе сидели вороны — каркали, будто и те, и другие проводили свои собрания. А через протоку переправлялись полевые мыши: первая держалась за коровий блин, остальные — зубами за хвост впереди плывущей, такая вот цепочка. И я всего-навсего пацан, подросток...
21 Плиев
Оперативная группа генерала Плиева — несколько «виллисов» и штабная машина с телеграфом и радиостанцией — нагнала первый эшелон дивизии, которой командовал тридцатилетний полковник. Комдив был баловнем судьбы: красив, обаятелен, его любили женщины, любило начальство, да он и сам любил себя. Но при том был умен, смел, образован и удачлив. А последнее — удачливость — в делах ратных имеет немаловажное значение. В тридцать лет дивизией командует не каждый, и полковник знал: проявит себя в Маньчжурской операции — будет генералом.
— График движения выдерживаете? — спросил Плиев.
— Так точно, товарищ командующий! Согласно вашему приказанию...
— С маршрута не сбиваетесь?
— Никак нет, товарищ командующий!
— Посмотрим на карте.
Он и комдив склонились над развернутой офицером-направленцем картой. Комдив, обворожительно улыбаясь, сказал:
— Товарищ командующий! На карте деревни помечены, подходим — в помине нет, место голое, как ладонь.
— Карты — одно, собственные глаза — другое.
— Но наши разведчики докладывают по рации: выходят к Долоннору. Значит, город на месте!
— Этак и Жохэ может оказаться на своем месте! — Плиев тоже улыбнулся, собрав морщинки у глаз.
А до улыбок ли ему? Взгляд генерал-майора Никифорова, начальника штаба конно-механизированной группы, достаточно красноречив: я, мол, предупреждал, что такое пустыня Гоби, это вам не Европа, китайцы называют ее «Шамо», зыбучие пески, пустыня смерти — с ней шутить не приличествует. Плиев ответил на этот взгляд не молча, а полными внутреннего смысла словами:
— Воду подвезут, я поторопил начальника тыла... И водовозами, и легкомоторными самолетами... Наша решающая задача — выдержать взятый темп наступления. Пока мы его — в целом по конно-механизированной группе — даже перекрываем!
— Товарищ командующий, еще одна неприятность, — сказал комдив, продолжая улыбаться, — в соединении бензин на исходе. Моторы перегреваются на солнцепеке, в зыбучих песках, съедают по три-четыре нормы... Бензовозы отстали...
Тот же достаточно выразительный взгляд генерала Никифорова. Плиев сказал:
— Приказываю: слить бензин со всех машин и заправить сколько возможно танков и автомобилей!
— На несколько десятков танков и автомашин наберется, товарищ командующий.
— Исполняйте! А я доложу фронту, попрошу ускорить доставку горючего автобатом и самолетами... Кстати, полковник, еще одна неприятность: отмечено, что японцы отравляют питьевые колодцы. Будьте осторожны!