Особенно досаждали орудия, расположенные на сопке за казармами. Туда и рвались тридцатьчетверки. Передняя уже на сопке: наскочив на орудие, подмяла под себя, раздавила заодно с прислугой. И остальные танки врываются на высоту, артиллеристы бегут...
Комбриг закричал в шлемофон:
— Я — «Двенадцатый», я — «Двенадцатый»! Вижу на высоте белый флаг. Стрельбу прекратить! Стрельбу прекратить!
Но из окон казарм продолжали строчить пулеметы. Танки подошли вплотную к казармам, в упор расстреляли пулеметы, и следом в помещения вбежали наши автоматчики.
Огонь японцев постепенно угасал. Все больше белых полотенец на палках — флаги капитуляции. Танки на малой скорости расползлись вокруг казарм, окружили их. Японские солдаты с поднятыми руками, перепачканные копотью и кирпичной пылью, выходили из помещений, строились в очередь, складывали оружие. Плиев сказал комбригу:
— Пленных собрать в одном месте, под охрану автоматчиков... А вы главные силы немедля ведите в город. В первую очередь занимайте радиостанцию, телефонный узел, полицейское управление...
— Есть, товарищ командующий!
— И еще: частью сил отрежьте путь на Жэхо, если вздумают отходить... В сторону Жэхэ и Калгана вышлите разведку!
Полковник козырпул и поспешил к танку. Через переводчика Плиев спросил у пленного офицера, близоруко щурившегося сквозь разбитые очки:
— Есть ли в городе войска?
— Нет. С утра гарнизон вывели по боевой тревоге в район казарм, чтобы занять оборону.
— Только сегодня?
— Да. Нам говорили, что красные наступают на северные города и на Калган. А о наступлении на Долоннор не было известно.
— Ожидается ли подход войск из Жэхэ?
— Не знаю...
— Едем в город, — сказал Плиев и вытер лоб — на мятом, несвежем платке осталась грязная полоса.
Вслед за танками с автоматчиками «виллис» командующего через обитые железными полосами ворота въехал в Долоннор. Танки заняли перекрестки, а Плиев поехал по захламленной, в стоках нечистот улице — дом к дому, будто сплошная стена. У дверей толпились истощенные, оборванные китайцы: улыбаются, машут разноцветными флажками, кричат: «Вансуй![2] Шанго!» — и ставят торчком большой палец — вот теперь понятно, что хорошо!
Возле фанзы на корточках старик — в рубище, худой как скелет, руки-плети, впалая грудь, впечатление — не дышит. Рядом со стариком наш солдат, сует в рот фляжку, но китаец отворачивается. «Виллис» остановился. Плиев спросил:
— Что здесь происходит?
Солдат вскочил — руки по швам. Один из порученцев спросил:
— Не спиртное ли предлагаешь?
— Никак нет! — отчеканил солдат. — Я молока раздобыл. А старикан умирает от голода...
— Так почему же он отворачивается? — заинтересовался Плиев.
— Он, товарищ командующий, говорит: ему нечем заплатить за молоко. — Это порученец-переводчик.
— Объясните старику, что советский солдат бесплатно угощает его, — сказал Плиев.
Переводчик произнес что-то по-китайски, и старик недоверчиво посмотрел на русских.
А Плиев приказал порученцу:
— Запишите: организовать продовольственное снабжение Долоннора. Второе: в городе развернуть полевой госпиталь, он проведет работу по медицинскому обслуживанию населения. Здесь много больных, истощенных людей... Как говорят китайцы: «Кто помогает бедным, сам становится богаче». Так ведь, майор?
— Так точно, товарищ командующий!
А Плиев подумал: «Мы в Долонноре! Как же наш спор с генералом Никифоровым? Куда склоняется правда?»
Он вспомнил былой спор с Никифоровым и позже — когда форсировали горные перевалы и разлившиеся в ливень реки, брали Жэхэ, штурмовали Калганский укрепленный район, когда готовились к броску на Бэйпин, то есть на Пекин, — до него был один переход, но поступил приказ командующего фронтом дальше не продвигаться, когда с маршалом Чойбалсаном поднимался на Великую Китайскую стену. Вспоминал и ни словом не намекнул начальнику штаба о его мрачных пророчествах. Странно, но и тот ни разу не упомянул о своей неправоте. Что ж, бывает...
22
Горы, горы, горы! И ливень, ливень, ливень! Он собирался как бы нехотя: пошлепают тяжелые капли, тучи разре́дятся — и никакого дождя. Но вот черно-сизые, густо клубящиеся тучи зависли над вершинами — и будто прорвало: вместо капель ведра воды. Сплошной поток хлестанул с небес на грешную землю и, следовательно, на нас, грешных. Струи били с такой неистовой силой, словно хотели смыть, унести к черту людей, машины и горы. Большой Хинган, конечно, не смоешь, а машины и людей, если зазеваться, — очень даже просто.