Командир сброшенного танка и заряжающий, сняв шлемы, отвернулись. Пехота не заплакала, но смотреть на гибель грозной — и дорогостоящей — машины было больно. Хотя разумели: иного выхода нет. И второе: пехота чувствовала себя виноватой, в общем-то, по ее недогляду подорвался танк. В десанте находились солдаты третьей роты, но мне казалось — моей, первой. Плохо все-таки мы выполняем решение партсобрания о бдительности. И не схоронишься за объективные причины — дождь, сумрак, скверная видимость, смертник здорово замаскировался. Ладно хоть экипаж уцелел, живые остались живыми. Главная ценность — люди, так ведь? Эта мысль немножко успокаивает.
Мои солдатики, разумеется, прокомментировали случившееся. Егорша Свиридов сказал:
— За сброшенную таночку по головке не погладят...
— Знамо. Техника денежек стоит, — поддерживает Кулагин.
— Это правильно. Но правильно также: путь-дорожку нужно ж было как-то расчистить, не стоять же нам на месте. Потому комбриг и принял данное решение. — Как обычно, парторг Симоненко уточняет ситуацию.
Однако Егорша Свиридов оставляет последнее слово за собой:
— Чего-ничего с каской либо с противогазом приключится, так душу вытрясут... А тут — таночка, шутка сказать!
А я думаю: стоять на месте нельзя было и потому, что авиация японская могла налететь. Жару могла дать — не возрадовались бы. Конечно, погода сейчас нелетная. Но кто ж ведает, какой она будет через час-два? Возьмет и распогодится.
В разговор встревает Логачеев, но совсем, так сказать, не по теме. Вздохнув, он произносит с задумчивостью:
— На обед сызнова был пшенный супец... Приелась пшенка... Хуже горькой редьки! А ведь существует на свете уха! В Дербенте я похлебал ушицы!
— Ты ж бывший рыбак, потому и похлебал. — Это Микола Симоненко.
— А знаешь, сержант, что такое архиерейская уха? Мигом обскажу... Сперва варят петуха, после его выбрасывают. А в том бульончике уже варят рыбочку! Объедение!
— Лучше тройной ухи?
— Сержант, ты меня удивляешь! Лучше архиерейской ухи на свете не бывает!
— Вношу уточнение, — сказал Кулагин. — Какая разница между рыбным супом и ухой? Рыбный суп — это без водки, уха — это рыбный суп с водкой!
— У тебя одно на уме...
А дождь льет, как пошутил Миша Драчев, без перерыва на обед. Что-то никак не распогодится.
Но вот проблеск! Тучи приподнялись, разре́дились, в окнах заголубело небо. Часам к десяти пробилось солнышко, и от одежды, от земли начал подниматься пар. Но ручьи продолжали, клокоча, течь с вершин — видимо, ливень добре напоил их. Вообще благодать: ни дождя, ни испепеляющей жары, солнышко ласковое. Уши то закладывает, то отпускает: меняется, стало быть, давление, мы спускаемся, хоть высота еще — ого-го.
— Мировая погодка — мировой настрой! — говорит, подмаргивая, Толя Кулагин.
Воистину так.
— Врач больному: «Со снотворным спите? Или с женой?»
— Ха-ха! Даешь, Логач!
— Хохмит, а у меня в натуре вот чего было... В доме отдыха выбираю себе напарника, чтобы не храпел. Здоровенных, толстых и пожилых — в отставку, выбрал маленького, худенького. Но заморыш этот храпел, как великан! Влопался я, хоть сбегай...
Чей-то не вяжущийся с общим тоном говорок:
— Филипка Головастикова жалко. Сколь каши съели вместе!
И шуточки пресекаются, солдаты умолкают. А мне приходит на память: поздняя осень, мы уже за Шешупой, в Восточной Пруссии, отбивали контратаку за контратакой. И прибыл с пополнением в роту — даже не в мой взвод — сержант, большеглазый, стройный, с кудрями, а руки... нет, ручки — узкие, породистые, пальцы — длинные, тонкие, музыкальные. Он и был на гражданке пианистом. Я ему: чего в ансамбль не пошел? Он отвечает: У меня дружок всю войну прокантовался в ансамбле песни и пляски, а я хочу войну честно отработать.. Через пару дней роту крепенько накрыло артналетом, пианисту оторвало обе кисти. Уж как он убивался: кто я теперь, что буду делать, лучше б сразу прикончило. И что же? Когда раненых эвакуировали, рядом с санитарным автобусом ахнула полутонная бомба, о таких солдаты говорят: «Ну и дура! Ну и корова!» После мы подошли к краю огромной воронки, заполнявшейся бурой вонючей водой...
В вёдро прилетел «кукурузник», сбросил кипы газет — за несколько дней кряду, — и мы узнали, что еще десятого августа Малый хурал и правительство Монголии объявили священную войну Японии, что монгольские войска, оперативно входя в состав Забайкальского фронта, успешно действуют на его правом фланге. Значит, где-то правее нас. Спасибо, братья-монголы!