Поутру разбудил вой сирены. Хокуда вскочил с койки, плохо соображая со сна. Вой ввинчивался в уши, сверлил в мозгу. К чему сирена, если авиаотряда не существует? А его самолет? Поспешно одеваясь, Хокуда услышал сорванный вскрик дежурного:
— Русские танки!
Толком вряд ли кто что знал, но Иосиока прохрипел:
— Танки идут от города к аэродрому!
— Танки? — переспросил Хокуда.
— Да, командир! Говорят, был звонок из штаба армии!
Кто звонил, кому? И есть ли вообще связь? Суетились, сталкивались, разбегались летчики и механики — с карабинами, с маузерами. Ну да, мы же теперь — пехотное подразделение. Но я еще пока летчик! Хокуда приказал механику:
— Живо к самолету! Готовь к вылету!
Иосиока кивнул и побежал. Хокуда — вслед. Утренний свет обволакивал землю, выглянул краешек солнца — оно оттуда пришло, из Страны восходящего солнца, солнце — символ великой Японии, а божественный микадо — потомок Аматэрасу Омиками, богини Солнца. С северо-запада доносился монотонный гул. Танковые двигатели? Хокуда топал по оплетающей ноги траве, мокрой от росы, затем по бетону взлетной полосы. Ветер толкался в грудь — не грубый, не земной. Ветер богов — камикадзе. Поручик Хокуда был и остался камикадзе, и в этот миг между его императорским величеством и поручиком Хокуда никого нет, никто не мешает подданному доказать свою преданность верховному правителю.
У капонира запыхавшийся Хокуда едва перевел дух:
— «Коршун» взлетит?
— Да, командир, — ответил механик, отводя взгляд.
— Заправка, боекомплект?
— Подготовлено, командир!
Хокуда поклонился механику, надел летный шлем, влез в кабину, захлопнул над собой фонарь. Под крылом стоял Иосиока и низко-низко кланялся. Обороты пропеллера, звон мотора. «Коршун» вырулил на взлетную полосу. Разбежка — и самолет, вздрогнув, отделился от бетонных плит. Сжимая штурвал, Хокуда заложил вираж, курс — на северо-запад.
Набрал высоту. Отчетливо увидел ползущую по шоссе танковую колонну, пушки, автомашины. Развернулся для атаки. Справа и слева от самолета вспучились белые облачка разрывов. «Зенитки бьют», — подумал Хокуда. Самолет, входящий в пике, вдруг сильно тряхнуло, он клюнул носом. В кабине полыхнуло пламя, повалил дым. Конец? Вывести самолет из пике! Но он непослушен. Несется к земле. Если конец, то надо горящий самолет направить в гущу колонны. Напрягшись, с оскаленными зубами, Хокуда смотрел прямо перед собой и ничего не разбирал в дыму. Но чувствовал: чем ближе к земле, тем ближе к божественному микадо, между ними отныне никого нет...
Японский истребитель врезался в выступ скалы метрах в ста от шоссе. Когда мощный взрыв прокатился над сопками, а кверху взметнулись клубы огня и дыма, остатки самолета, наблюдавший это командир ближайшей тридцатьчетверки сказал механику-водителю:
— Что он — сотворил воздушное харакири?
— Подбили его, — ответил механик-водитель, вытирая чумазый лоб. — Ладно, в колонну не вмазал...
25
Американским командующим в тихоокеанском и западно-тихоокеанском районах сегодня было направлено следующее послание:
«Ввиду того, что 14 августа Правительство Японии приняло требование союзных правительств о капитуляции, настоящим Вы уполномочиваетесь прекратить наступательные операции против японских военных и военно-морских вооруженных сил постольку, поскольку это отвечает безопасности союзных вооруженных сил, находящихся в Вашем районе».
14 августа 1945 года».
Генерал Отодзо Ямада, главнокомандующий Квантунской армией, знал об этом решении своего правительства. Но знал он и другое: прямого распоряжения о капитуляции он не получал и Квантунская армия станет драться и дальше. Пусть англо-американцам японские войска не сопротивляются, а Советам они будут сопротивляться! Будут!
Итак, война продолжается. Мы спускаемся с Большого Хингана. Казалось, как преодолеть этот неприступный горный хребет? А вот преодолели. Спускаться веселей, чем подниматься. Хотя как сказать. Веселей-то веселей, но не легче. Не приведи господь, откажут тормоза. Один такой «студебеккер» с отказавшими тормозами пополз вниз, наращивая скорость. У солдат, удерживавших его на веревках, рубцами набухли вены. Еле-еле выдюжили, пока «студебеккер» не ткнулся радиатором в дерево. А веревки были намотаны на руки, на плечи, если б машину понесло, так и не распутаться бы, не выпутаться. Машинам, пожалуй, спускаться трудней, чем людям. Но ежели б нам идти пешком, тоже бы, конечно, скользили. Помню: в детстве спускаешься с крутого бугра, а какая-то неведомая сила будто толкает тебя в спину, заряжает скоростью, не дает остановиться. А тут, на Большом Хингане, крутизна уклонов градусов сорок пять — пятьдесят, да и побольше. Каково же сейчас пехоте, вслед за подвижными отрядами форсирующей Хинган? Тоже, наверное, не сахар — на своих-то двоих. Как там родной полк, родная дивизия? Большой и Малый Хинган форсируют и наша дивизия, и наш корпус, и наша армия, и весь Забайкальский фронт, и оба Дальневосточных фронта. Сводки Совинформбюро, публикуемые, как в дни войны с Германией, сообщают нынче об этом. Читаем. В курсе событий. Приходится осмысливать, так сказать, на ходу. Картина вырисовывается грандиозная! На тысячи километров — ширина фронтов, на сотни — их глубина.