— Моя Моримура... Моя плен ходи... Война плохо...
— Ты не части, — веско рекомендует Драчев, но промокший до нитки, сотрясаемый дрожью японец его не понимает. Зато я понимаю: перебежчик. Спрашиваю: откуда знает русский? Отвечает: когда-то жил на Сахалине. Что с ним делать? Отсылаю его с Драчевым на КП к комбату. Вскоре Драчев возвращается, подсюсюкивая, докладывает: так и так, товарищ лейтенант, ваше задание выполнил, пленный доставлен к товарищу капитану, тот допросил его прямо при мне, Моримура готов указать нам проходы в минном поле и надежный путь, чтоб обойти дот с тыла; какие будут новые задания, товарищ лейтенант?
— Новых заданий покамест нет, — говорю я. Хотя Драчев мне неприятен, новости он сообщил обнадеживающие. Только бы не обманул этот Моримура.
А Драчев не унимается:
— Товарищ лейтенант, промежду прочим, данного Моримуру на КП сразу же накормили, голоден как собака. Разулыбался, наворачивает, аж за ушами трещит!
— Сам ты трещишь, — говорю грубовато, и Драчев умолкает, пытаясь все-таки заглянуть мне в глаза.
Может быть, полковник Карзанов поторопился с наступлением, недооценил противника? Может быть. Но задача была и есть — быстрей и быстрей, вперед и вперед. К счастью, в разгар наших неудачных атак подошли гвардейские минометы и стрелковый полк, стало веселее.
Проливной дождь. Артиллерийский и минометный обстрел. Пригнувшись, хлюпая по лужам, Моримура ведет нас по низинке, в проходах в минном поле, в обход дотов. Все напряжены, не спускают глаз с проводника. Не обманет? Не заведет в западню? Моримура шаркает, и мы невольно шаркаем. Я держу палец на спусковом крючке. Ежели что — стегану очередью, перья полетят. Но почему-то верится: японец искренне хочет нам помочь. От Трушина я успел узнать, что Моримура не выдержал издевательств офицеров, в кровь избивавших солдат.
Наконец наша группа в тылу двух головных дотов. Атакуем их: забрасываем гранатами, дымовыми шашками; выскочивших из дотов японцев срезают пулеметные очереди, поднявших руки — в плен. Моримура стоит рядом, не отворачиваясь, глядит на мертвых японцев и на живых — на тех, кто поднял руки.
27
Разговор с Драчевым получился неожиданно тяжелым. Для меня, во всяком случае.
— Как же это ты, Драчев? Струсил, выходит?
— Состорожничал я, товарищ лейтенант...
— Струсил!
— Ну, пускай струсил. Вам видней...
— И не стыдно?
— Стыдно малость...
— Малость?
— А что? За всю фронтовую жисть я всего-то раз и состорожничал. А допрежь как воевал? Кто хулить возьмется?
Хулить не за что, воевал нормально, хотя геройского не совершал. А сейчас, под конец войны, надумал отсиживаться в атаке. Не осторожность это — трусость. И сразу перечеркнул свое боевое прошлое. В моих глазах, по крайней мере. Я максималист, сразу возвожу в степень? Подумаешь, отстал в атаке, подзадержался. Нет, не подзадержался — отсиживался в кустах, хоронился за спины товарищей. И как же тягостно винить кого-то в чем-то! Это беда, что я не научился быть максималистом прежде всего по отношению к себе. Других судить легче. Да нет, нелегко мне обвинять Мишку Драчева в трусости. И нелегко гнать его из ординарцев — будто унижаю и себя одновременно. Но меры-то принимать надо. Но тут Мишка вдруг заплакал натуральными, с горошину, слезами:
— Товарищ лейтенант! В Монголии, на занятиях, я взаправду сачковал. А вот в Маньчжурии не трусил, ей-бо! Не прогоняйте от себя!
И я подумал: прав ли я? И стало муторно. А еще муторнее от того, что сказал:
— Драчев, ты струсил. Оправдаешься в боях. А такой ординарец мне не нужен...
Мишка отвернулся, плечи у него вздрагивали. Не переношу детских и женских слез. Мужских — тоже. Но я прав... Драчев сачканул в бою, а старший сержант Базыков Геннадий, артиллерист, вновь отличился. Из фронтовой газеты я узнал, что расчет Базыкова, выкатив пушку на прямую наводку, подавил дот и два дзота, расчистил путь пехоте. Значит, где-то достойно воюет наша Оршанская дивизия! А Базыков Геннадий — орел: Указ о присвоении звания Героя Советского Союза за штурм Кенигсберга настиг пушкаря в Монголии, а где настигнет награда за подвиги в Маньчжурии? И что интересно: как должен воевать человек, который официально носит звание Героя? Заднего хода тут не дашь — только геройски. Базыков Геннадий так и воюет.
Держа в руках газету, вчитываясь в корреспонденцию с фамилией старшего сержанта Базыкова, я словно побывал в родной дивизии. Потянуло туда — не передать. Все ж таки оторвались мы от своих, танковая бригада — славный народ, но однополчане, с коими сроднился еще на Западе, незаменимы. Когда увидимся? Наверное, будет что рассказать друг другу. Хорошо, когда рассказываешь о хорошем. О плохом, вроде эпизода с Драчевым, распространяться не резон. Будто, рассказывая о чем-то недостойном, и сам мараешься. Пусть и невольно. А упомянутый Драчев тем не менее не сложил с себя высоких полномочий. К вечеру, перед ужином, он крадучись приблизился ко мне: