Политотдельцы нас предупредили: будьте с жителями корректны. Трушин при этом заметил:
— Будем корректны, коль приказано. Но какие они, эти станичники? Белоэмигранты ведь!
— Это точно, — сказал я. — Как встретят? Может, и не цветами...
Но произошло неожиданное. На унавоженной «яблоками» площади возле церквушки с золотой луковицей нас встретила хлебом-солью станичная верхушка: атаман, писарь, священник, еще кто-то. Атаман, седоглавый и чернобровый, в черкеске с газырями, громоподобно приветствовал освободителей от басурман, славных русских (говорил: русских, а не советских) воинов, принесших долгожданную свободу; он произносил: «слобода», «ослобонители», и эти просторечные неправильности были милы нашему сердцу. Потом столь же громоподобно возопил многие лета кривоглазый, с козлиной бородкой поп в парче, в ризе, и хор подтянул. Мы слушали недоверчиво: дескать, что за старорежимные штучки? После речей и хоругвей все мы с разрешения комбрига были приглашены за длиннющие, накрытые белоснежными скатертями столы: водка, самогон, огурцы, вареные куры, мясо, яйца. Под перекрестные, плохо слушаемые в гвалте тосты и гости, и хозяева выпивали помаленьку, закусывали чем бог послал. Но внутри что-то подтачивало: бывшие враги, какие они нынче? То, что тепло встретили, — факт. А куда им теперь от нас деться? Принимай, хочешь не хочешь. И принимают... Но посты полковник Карзанов выставил все-таки усиленные. Правильно, охрана не помешает.
По правую от меня руку за уже залитым ханжой столом сидел казак, натуральный казак — чуб из-под лакированного козырька, фуражка с желтым околышем, генеральские лампасы на штанах, только не красные, а тоже желтые, серьга в ухе. На мгновение показалось: этот и другие за столом — казаки-донцы, дело будто происходит в станице Кочетовской, на Дону, куда меня однажды взяла с собой в командировку мама. Но казак был не донской, а скорее забайкальский либо амурский. Я и спросил его об этом. Казак широко улыбнулся, потрогал серьгу, чокнулся со мной: «За русское оружие!» — и сказал:
— Забайкальский я. Из Нерзавода, с Аргуни... А в станице нашей осели выходцы и из забайкальского казачества, и из амурского, перемешались...
Гляжу, полковник Карзанов, начальник штаба, начальник политотдела, наш комбат поднимаются и, сопровождаемые почтительно согнувшимся станичным атаманом, уходят по улице.
— Атаман повел до себя, — сказал казак с серьгой. — А я вас, товарищ лейтенант, приглашаю до себя. Поужинаем, у меня и заночуете.
— Спасибо, — ответил я. — Не стесню?
— Что вы, что вы! Ваш приход в станицу — как солнечный луч в тучах! Жинка будет рада... Заодно и побалакаем... Пошли, товарищ лейтенант?
— Пошли, — сказал я, отметив: товарищем называет, не господином. — Я бы хотел захватить с собой друга. Драчев! Кликни замполита Трушина. Одна нога здесь, другая там!
Отиравшийся около меня ординарец рванулся выполнять приказание, в конце стола мелькнула фигура замполита. Воротились они вместе, Трушин щербато усмехался:
— Товарищ лейтенант! Гвардии старший лейтенант Трушин по вашему приказанию явился!
— Являются привидения, — ответствовал я дежурной армейской остротой и обнял Федю.
— Гвардии старший лейтенант Трушин по вашему приказанию прибыл!
— Прибывают поезда. — Это тоже была армейская острота. — Знакомься. Нас приглашают на ужин и ночлег...
— На ужин и ночлег? — переспросил Трушин с некоторым, как мне показалось, недоверием и неохотой.
— Так точно! — И казак, робея, протянул Трушину руку.
Все неспешно зашагали по обсаженной черными кленами улочке. Шагов через сорок казак сказал:
— Вот и мои хоромы... Заходьте!
— Ваши координаты засек, — сказал Трушин. — Зайду чуток позже. Надо проверить, как народ устраивается на ночлег.
Мы с хозяином вошли во двор, старательно прибранный. На пороге хаты нам поклонилась молодая дородная женщина в блузке и юбке, с монистом на шее. Казак сказал:
— Моя хозяйка... Даша... Вздуй-ка, Даша, огонь в избе, собери нам повечерять... Гости дорогие, желанные!
«Вздуй огонь», «повечерять» — русские, вкусные слова. Не отвыкли, стало быть, от них на чужбине. Нет, не отвыкли — и в укладе жизни, и в одежде, и в поведении наше, русское. В горнице мы с Драчевым сели на лавку у стола, хозяин принялся звенеть замком на шкафчике, потом зазвенел бутылками. Хозяйка зажгла керосиновую лампу, поставила на краешек, и я увидел: да, молода, да, дородна, волосы собраны валиком, под жгучими бровями — жгучие глаза. Видать, бедовая. Так ведь — казачка!