— Иннокентий Порфирьевич, вы, видать, из украинцев? Предки мои с Дона. Переселяли в Забайкалье донцов...
— Земляки, — сказал я.
— Понятно, — сказал Колбаковский и оглушительно чихнул. — У меня, извиняюсь, завсегда так: суммарно выпью — появляется чох, по-научному — раздражение носоглотки...
Насчет науки не ручаюсь, а суммарно обозначает: Петрович — уже под хмельком крепенько. Он с солидностью поклонился, сел на место. Да, сегодня редко кто в подвижном отряде не выпил, если и не крепенько, то нормальненько. Ладно, что наше расположение надежно охраняют бессонные посты. Да и в самой станице возле каждой избы, где ночуют солдаты, выставлена охрана.
— Раздражение носоглотки — это серьезно, — сказал Трушин. — Стало быть, старшина, вам много пить нельзя.
— Много никому нельзя, — сказал Колбаковский вежливо, но твердо. — Отчихаюсь — еще врежу...
Хозяин оглядел нас, подлил кому надобно, но чарку не поднял — он хотел говорить:
— А белоэмигрантские газетки в Харбине врали про вас, каждый божий день вопили: в поход на Совдепию, освободим Россию-матушку от большевиков... С кем освобождать, то есть захватывать? Да с японцами, будь они прокляты! Пособлять японцам в их разбое! Наши эмигранты, а среди них были и фашисты, подлаживались к япошкам, шли к ним в разведку, в шпионы и диверсанты, в отряды их шли... Не все, конечно, но находились такие, находились... Я подальше от них, подальше от границы, в Харбин, там в пай вступил с одним штабс-капитаном, Ивановым-седьмым, однорукий инвалид, недотепа вроде меня, — прогорели на своей рюмочной: их в Харбине пруд пруди... Подался в таксисты — прогорел... Нету во мне коммерческой жилки, ухватки, простоват больно... И тогда сызнова поворотил к сельскому хозяйству, так оно верней... Приехал в эту станицу, женился на Даше. С большим запозданием и на молодухе, зато счастье свое сыскал... Вот оно — Дарья Михайловна... Жалко, детьми бог обидел...
— За Дарью Михайловну! За женщину, которая украшает наше застолье! — Из меня поперло гусарство.
— За хозяев пьют в конце, — наставительно заметил Кондрат Петрович.
— За хозяев, за благополучие семьи выпьем обязательно, — сказал Федя Трушин с видом третейского судьи. — Но за Дарью Михайловну не грех выпить и вне очереди!
Посмеялись. Иннокентий Порфирьевич снова заговорил;
— Ить какие были гады промеж нас же! На Октябрь либо на Первомай выходили на демонстрацию против Советской России, плакатики несли свои гнусные... Да что толковать! Когда началась война ваша с Германией, демонстрации тоже устроили, предрекали победу Германии, гибель... кому? России! Ах, сволочи! — Хозяин грохнул кулачищем по столу, прислушался, как задребезжала посуда, и продолжил: — Атаман Семенов от дел отошел, уединился на вилле в Дайрене... Дальний по-русски...
— Думаю, атамана Семенова судить надо как палача, столько зверств сотворившего в гражданскую войну, — сказал Трушин. — Преступления против своего народа не должны забываться.
— Да, изобильно русской крови на Семенове, — сказал Иннокентий Порфирьевич. — Так вот, теперь-то все, кто заправлял, хвосты поподжимали... А тогда! Восемнадцатого июля в Хайларе был войсковой праздник забайкальских казаков, который проводил начальник главного бюро русских эмигрантов генерал Кислицын...
— А что это за бюро? — спросил Трушин.
— Полностью оно называлось так: главное бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжоу-Го... Сокращенно: ГБРЭМ...
— ГБРЭМ? Язык сломаешь, — проворчал Колбаковский.
— Ни для кого не секрет: бюро вылупила на свет божий в сороковом году японская разведка, оно впрямую подчинялось японской военной миссии и по ее указке вело подрывную работу супротив Советского Союза. Во главе, как я сказал, генерал Кислицын... Так вот, этот генерал Кислицын на войсковом празднике похвалялся, что Германия не сегодня завтра разобьет Россию на Западе, а Япония не сегодня завтра выступит на Востоке. А после войскового праздника было совещание пятнадцати белогвардейцев из верховодов, и они были назначены начальниками белогвардейских отрядов для войны против СССР... Скажу далее: и японское командование, и русская верхушка издали приказы: русские и китайцы в возрасте от двадцати до сорока пяти лет обязаны третьего-четвертого августа явиться в Драгоценку. Стало быть, подпадал и я, да уклонился, сказался хворым... Русские, служившие у генерал-лейтенанта Семенова, опять же я подпадал, обязаны явкой независимо от возраста... Населению Трехречья приказывалось доставить в Драгоценку по одной повозке с лошадью от каждого хозяйства... Зажиточные обязаны доставить по одной-две верховые лошади с седлом... Лошади и повозки направлялись потом в Хайлар, их хозяевами стали японцы... Готовились напасть на Россию, а сами трубили во всех станицах и поселках Трехречья, что Россия готовит нападение на Маньчжоу-Го...