В последние месяцы Сталин сделался не то что добрее, но улыбчивее, чаще шутил. А были времена — начальный период Отечественной особенно, — когда он был хмур и угрюм. Если же у Сталина дурное настроение, избави бог попадаться ему под руку. Впрочем, после шока, вызванного вероломством Гитлера, Сталин быстро пришел в себя, и его стальной волей можно было только восхищаться. Александр Михайлович вспомнил: это было в августе сорок первого, он уже приступил к исполнению обязанностей начальника Оперативного управления и заместителя начальника Генштаба. Ставка и Генштаб помещались тогда на Кировской улице, откуда легко можно при бомбежке перебраться на станцию метро «Кировская», закрытую для пассажиров. От вагонной колеи ее зал отгородили, разделив на несколько частей, важнейшими из них являлись помещения для Сталина, для генштабистов и для связи. Как-то очередная воздушная тревога застала Василевского во время переговоров с Юго-Западным фронтом как раз возле подземного телеграфа: срочно потребовалось подняться наружу, чтобы захватить некоторые документы. Возле лифта Василевский встретил членов Государственного Комитета Обороны во главе со Сталиным. Поравнявшись, Сталин показал Молотову на Василевского и улыбнулся в усы: «А, вот он где, все неприятности — от него. — Поздоровался, спросил: — Где же вы изволили все это время прятаться от нас? И куда вы идете, ведь объявлена воздушная тревога?» Василевский ответил, что идет захватить необходимые материалы, после чего вернется. Сталин — уже без улыбки — кивнул, прошел дальше. Нет, это было не после, а до назначения начальником Оперативного управления и заместителем начальника Генштаба, память дала осечку. А тогда действительно многие неприятные известия с фронтов проходили через Александра Михайловича. Зато впоследствии он докладывал Верховному вести куда более приятные — победные! Уже как начальник Генштаба и представитель Ставки Верховного Главнокомандования докладывал.
И еще вспомнилось, связанное со Сталиным, — с ним вообще многое было связано у Александра Михайловича. Это было до Великой Отечественной, весной сорокового года. После затянувшегося заседания Политбюро, на котором были и военные, Сталин пригласил его участников отобедать у него на квартире, находившейся этажом ниже сталинского кабинета в Кремле с портретами Суворова и Кутузова по стенам. На заседании по докладу начальника Генерального штаба был принят ряд оперативных и довольно срочных решений. Борис Михайлович Шапошников дал Василевскому указание немедленно отправиться в Генштаб, отдать там все распоряжения, связанные с этими решениями. Минут через сорок пять после того, как Александр Михайлович прибыл в Генштаб, ему позвонил секретарь Сталина Поскребышев и сообщил, что Василевского ждут в Кремле к обеду. Закончив дела, Александр Михайлович через несколько минут уже сидел рядом с Шапошниковым за обеденным столом. Один из очередных тостов Сталин предложил за здоровье товарища Василевского — представителя шапошниковской школы и вслед за этим задал Александру Михайловичу неожиданный вопрос: почему по окончании семинарии он не пошел в попы? Несколько смутившись, Василевский ответил, что ни он, ни отец не имели такого желания, что ни один из четырех сыновей не стал священником. Улыбка, как всегда, застряла в рыжеватых усах Сталина: «Так, так. Вы не имели такого желания. Понятно. А вот мы с Микояном хотели пойти в попы, но нас почему-то не взяли. Почему, не поймем до сих пор». Все засмеялись. Но беседа на этом не закончилась. «Скажите, пожалуйста, — продолжил Сталин, — почему вы, да и ваши братья, совершенно не помогаете материально отцу? Насколько мне известно, один ваш брат — врач, другой — агроном, третий — командир, летчик. Я думаю, что все вы могли бы помогать родителям, тогда бы старик не сейчас, а давным-давно бросил бы свою церковь. Она была нужна ему, чтобы как-то существовать». Александр Михайлович ответил, что с 1926 года он порвал всякую связь с родителями. И если бы поступил иначе, то, по-видимому, не только не состоял бы в партии, но едва ли бы служил в рядах Рабоче-Крестьянской Армии и тем более в системе Генерального штаба. И сказал далее: «Несколько недель назад я впервые после многих лет получил письмо от отца. Во всех служебных анкетах, заполняемых мною, указывалось, что я связи с родителями не имею... Я доложил о письме секретарю своей партийной организации, который потребовал, чтобы впредь я сохранял во взаимоотношениях с родителями прежний порядок». «Вот как?» — Сталин удивленно вскинул брови, и все присутствующие тоже удивились. Растягивая слова, Сталин сказал, чтобы товарищ Василевский немедленно установил с родителями связь, оказывал бы им систематическую материальную помощь и сообщил бы об этом разрешении в парторганизацию Генштаба. «Слушаюсь, товарищ Сталин», — ответил Александр Михайлович, смятый разговором. Был ли тогда Сталин искренен или играл? Через несколько лет он почему-то вновь вспомнил о его стариках, спросил, где и как они живут. И опять растерянность овладела Василевским. Он ответил: мать умерла, а восьмидесятилетний отец живет в Кинешме у старшей дочери, бывшей учительницы, потерявшей в Великую Отечественную войну мужа и сына. Сталин сказал: «А почему бы вам не взять отца, а может быть, и сестру к себе? Наверное, им здесь было бы не хуже...» Конечно, не хуже. Как не хуже было бы родителям, если б он не порвал с ними, самыми близкими ему людьми. Но иного выхода не было, так от него требовали, так поступало большинство.