— Рассредоточиться и окружить населенный пункт!
Роты выполнили его приказание, цепями залегли вокруг поселка. Карзанов, его штаб, командование батальона стали совещаться, что́ предпринять. Решили: атаковать, но предварительно попробовать склонить японцев к сдаче, послав парламентера — грамотного, толкового. Комбат сказал:
— Кого-нибудь из ротных.
Карзанов возразил:
— У тебя что, избыток офицеров? Не дай бог, что случится! Давай лучше сержанта.
— Слушаюсь. Пошлем кого-нибудь из первой роты. Эй, Глушков!
Я подошел ближе, выслушал комбата. Кивнул. Хотя полагалось отчеканить: «Слушаюсь!» или «Так точно!». Вернулся в роту, вызвал сержантов и объявил: нужен парламентер-доброволец.
— Я пойду, — сказал Слава Черкасов.
— И я...
— Я готов!
Черкасов оглядел холодновато взводных и отделенных и сказал:
— Иду я. Потому что первый вызвался...
Это так. Ну что ж, пускай идет он. Кандидатура подходящая. Черкасов передаст записку и сам, хоть жестами и мимикой, поагитирует за сдачу. Не поднимая глаз, я сказал:
— Топай, Слава, к полковнику...
От наших позиций медленно идет к поселку Слава Черкасов, высокий, стройный, безоружный, размахивая над собой палкой с белым полотенцем. Солнце, духота. Кругом тихо-тихо. И японцы, и мы молча смотрим на сержанта с белым флагом. Думаю: «Только бы не выстрелили в него...» Японцы, однако, не стреляют, и Черкасов приближается к их позициям. Подходит к траншее, спрыгивает. Мелькает и скрывается полотенце, которое он нес, — солдатское вафельное полотенце.
Тишина непереносима. Но и звука страшусь, потому что звуком этим может быть выстрел. От жары и волнения пот стекает с меня в три ручья. Я не утираюсь, прильнув к окулярам бинокля. И без него видно: в траншее одни японцы; Черкасова, вероятно, куда-то увели? Куда-то? К начальству, коему он и вручит записку полковника Карзанова. Подействует ли она? Ведь остались держать оборону ярые фанатики. Которые трезвеют лишь после наших ударов. Откажутся принять ультиматум? Жаль, да ничего не поделаешь, в таком случае будем гвоздить. Главное, чтоб Черкасов благополучно воротился.
Смотрю на часы. Стрелки будто приклеились, к циферблату. Двигаются, конечно, но время тянется томительно. Минуты и секунды, в каждую из них со Славой может приключиться беда. Уж лучше б я сам пошел в волчье логово! Отправился сержант, теперь вот переживай: рискует головой — не меньше. Риск, риск. Какая ж без него война? Так война уже кончается! На бумаге даже кончилась...
И вдруг в траншее Черкасов с тем же флагом! Перелезает через бруствер, отряхивается, так же медленно, как и давеча, идет от японских позиций к нашим. С чем идет? Согласились японцы на капитуляцию либо отвергли? Но жив, жив! Сердце у меня радостно застучало и следом тревожно славило: нейтральная полоса — опасное место, пока не у нас, радоваться рано. Впиваюсь в него глазами. Ну, быстрей, быстрей, Славик!
Когда Черкасов отходит метров на сорок, из траншеи раздается короткая пулеметная очередь, и он, выронив палку с полотенцем, падает в траву. На миг закрываю лицо руками. Отнимаю их в слепой надежде увидеть Черкасова ползущим. Нет... Полковник Карзанов кричит:
— Огонь! В атаку, вперед!
И комбат что-то кричит, и я что-то кричу.
Толя Кулагин и Вадик Нестеров, мерно взмахивая лопатами, засыпают землей могильную яму. Стоим вокруг, понурившись, у Рахматуллаева перевязана рука: только что был ранен в атаке. Шуршат, сыплются комки, растет могильный холм. Небо плачет скупым и слепым дождичком, посвечивает солнце, радуга встает, как райские врата.
Кулагин вытирает пот со лба, опершись на лопату, говорит:
— Ну, Вадюха, закончили мы свою работку: закопали сержанта.
Нестеров, тоже опираясь на лопату, отворачивается: на глазах у него слезы,
Я говорю:
— А в Красноярске у Черкасова осталась Ирина. Такая, хлопцы, славная дивчина... Невеста, так и не стала женой, сразу во вдову превратилась.
— И мама у него осталась в Красноярске, — говорит Трушин.
Комбат морщится, как от боли:
— Давайте, товарищи, дадим прощальный салют над могилой сержанта Черкасова.
И Трушин морщится:
— Как же подло убили — в спину...
Вскидываем вверх автоматы и пистолеты. Нестройный залп.
Кулагин говорит мне: