Такие марши уже сами по себе подвиг, подвиг выносливости, воли, мужества. А тут еще, до подхода к Большому Хингану, — воздействие врага с воздуха, на самом же Хинтане — сопротивление самураев, засевших в хорошо оборудованных дотах в труднодоступных проходах.
Жизненный и нравственный опыт автора, его цепкая память войны помогли воссоздать во всей трепетности эпизоды и сцены встреч китайского населения с Советской Армией. Трудящиеся Китая видели в наших солдатах освободителей. Чувства и помыслы их были искренни. Эпизоды и сцены эти не просто дань истории, в них правда о гуманизме Советского государства; добрые дела не исчезают бесследно, даже если злые силы прикладывают руку к тому, чтобы предать их забвению...
В романе, в той его линии, которую условно можно назвать «солдатской» (то, что увидено глазами Петра Глушкова), немало шуток, юмора, без чего автор не мыслит солдатского быта, солдатской жизни. И это соседство веселого и драматического (порой и трагического), переплетение героического начала с бытовым, счастья и горя, радости и беды — все это идет от подлинной, непридуманной жизни. Правдивость, достоверность — сильнейшие качества «Неизбежности».
«Полководческая» линия в романе — прибегнем и на этот раз к условному термину — в изобразительном отношении иная, здесь больше строгости, суровости. В образах Василевского, Малиновского, Плиева, военачальников МНР немало живых черточек их самобытных, неординарных натур. Следует подчеркнуть принципиальное значение этой линии для романа. Именно она, как уже отмечалось, позволяет раскрыть масштабы хоть и быстротечной, но большой по размаху и по своей сути войны.
Немало страниц романа отведено изображению противника. Это или отдельные лица, или группы людей, фанатически сопротивляющиеся советским войскам, встречаются среди них — и нередко — смертники, камикадзе, носители самурайского духа, словом, автор создает коллективный портрет врага. Но один персонаж этого лагеря предстает весьма индивидуальным. Я имею в виду главнокомандующего Квантунской армией генерала Ямаду. Мы обстоятельно знакомимся с ним в наиболее драматические минуты крушения его военной карьеры, крушения всего японского империализма. Сколько в этом истом самурае ярости, ярости бессильной, к тем, кто пленил его и его войска, лишил всякой надежды на возвышение и процветание самурайской Японии. Ямада пытается постичь суровую реальность свершившегося и заставить себя увериться в том, что история обратима, что настанет пора...
Впрочем, имперские мечтания Ямады в заключительных сценах романа близки тому, что вершат ныне в Стране восходящего солнца реваншистские силы. Вершат не без участия, а с прямой помощью империалистов США, стремящихся в замышляемой ими войне превратить это островное государство в свой непотопляемый авианосец, в своего союзника...
Роман «Неизбежность» — и в этом его актуальность — напоминает империалистическим агрессорам о грозных для них уроках Истории. Нас же, советских людей, он призывает к постоянной высокой бдительности.
И. Козлов