— Лейтенант, подойдите!
Я замер, затравленно озираясь. Василевский повторил:
— Подойдите, лейтенант!
Наконец я обрел дар речи, сказал, заикаясь:
— Вы мне, товарищ Маршал Советского Союза?
— Вам, вам.
Неверным, качающимся шагом подошел к «виллису», вскинул пятерню к виску:
— Товарищ Маршал Советского Союза! Лейтенант Глушков по вашему…
Он не дал договорить:
— Товарищ Глушков, вы кто по должности?
И тут у меня от волнения язык как заклинило. Пытаюсь ответить, и ни бе ни ме. Губами шлепаю да таращусь. Вмешивается комбат:
— Лейтенант Глушков — командир первой роты вверенного мне батальона...
— Понятно. — Василевский говорит тихо, комнатно. — Рота идет хорошим строем. В отличие от других, товарищ капитан.
Комбат лепечет:
— Виноват, товарищ Маршал Советского Союза...
— Александр Михайлович, — вмешивается в разговор маршал Малиновский, — мне кажется, лейтенант Глушков дрейфит перед начальством. А, Глушков?
Я непроизвольно киваю. Малиновский ободряюще смеется. Василевский говорит:
— Не надо тушеваться, товарищ Глушков... А за порядок в роте благодарю.
У меня прорезается голосочек:
— Служу Советскому Союзу...
— О том, что нас встретили, не нужно распространяться. Ясно? — Малиновский обращается и к комбату, и ко мне. Комбат отвечает по-уставному: «Слушаюсь!» Я киваю, что тоже означает — слушаюсь.
Усмехнувшись, Василевский кивает нам, водителю говорит:
— Поехали.
«Виллисы», газанув и напылив, укатили. Мы с комбатом некоторое время постояли, будто приходя в себя. Капитан сказал сердито:
— Чего ж ты, Глушков, не мог как следует доложить... и вообще разговаривать?
— Робею перед генералами. А тут — маршалы...
— Где не надо, ты смелый... Просто-таки подвел...
— Да чем же я подвел, товарищ капитан? Мне вон даже спасибо сказали...
— А мне втык сделан. И кем? Маршалом Василевским! Позор...
— Да ничего страшного, товарищ капитан. Ну, маленько растянулся батальон, что за грех...
— Тебе не страшно, ты смелый. — Комбат сильно раздосадован. — Ладно, нагоняем строй...
Он прихрамывает, но обходится уже без палочки, шагает широко, я еле поспеваю. Семеню и думаю: «Ну и встреча! Маршалы — как снег на голову! Так бы до конца жизни не увидел, а тут подвезло!» Потом думаю, что невольно подвел комбата, что и моя рота растянулась, плелась кое-как, да вовремя углядел «виллисы», сориентировался. В упреке комбату, в благодарности моей персоне есть нечто несправедливое, и в этой несправедливости повинен я сам. Одним словом, нескладно получилось. И еще стыжусь своей робости. До коих же пор можно трепетать перед высоким начальством? Уважай его, цени, но и блюди свое достоинство, ты же офицер-фронтовик, вся грудь в орденах и медалях!
Буду блюсти. Но что прославленных полководцев повстречал — здорово! Разумею, что встреча случайная и разговор несущественный — маршалы вообще могли проследовать мимо, — и все-таки здорово! Между прочим, под командованием маршала Василевского наш Третий Белорусский штурмом брал город-крепость Кенигсберг. В начале апреля это было, сейчас начало августа. А в качестве кого здесь маршал Василевский и маршал Малиновский? Припомнил, как штурмовали Кенигсберг и чего это нам стоило, и почувствовал тревогу. И уверенность: коль Василевский здесь, война скоро. Так прочерчивалась прямая от Кенигсберга до маньчжурской границы. Да, война вот-вот...
Иногда тревожно задумываюсь: как оценят нас и свершенное нами последующие поколения, те, что народятся после войны? Поймут ли нас, разделят ли наши радости и печали, веру и муку? Скажут ли: «Они поступали так, как поступили бы и мы»? Скажут ли?
Какой-нибудь потомок примется распутывать мою жизнь, копаться в фактах, обстоятельствах, подробностях. Примется ли он ковыряться в том, что накопится после двадцати четырех, я не уверен: вероятно, это для него будет менее интересно. Потому что в послевоенные годы мы станем все больше и больше отличаться друг от друга, разные станем. А сейчас похожи друг на друга, и в этом смысле я типичен, выражаю свое время. Путаное рассуждение? Ведь и разноликость тоже характеризует эпоху.