Спать уже не ложились — и те, кто уходил за границу, и те, кто уходил на границу. Шуток и смеха больше не было, короткие, отрывистые разговоры по делу, молчаливое потрескивание цигарок, их огоньки будто протыкали темноту. За старицей, за рукавом пошумливала на перекатах Аргунь, придавленная беззвездным небом. Терлись будыльями, шелестели травы. Отчего-то развылись овчарки в питомнике. Чуяли что-нибудь, чуяли, что кто-то сегодня будет на сопредельном берегу? Да, уже сегодня: перевалило за полночь. А сопредельный берег скрыт мраком, ни огонька. Но где-то за Аргунью тоже выли собаки — сельские, домашние. Эти-то с чего развылись?
Временами Алексей поглядывал в сторону Аргуни, как и остальные из штурмовой группы; впрочем, поглядывали и остающиеся. Китайский берег ничем не отличался от нашего: покатый спуск, отмели, у кромки тальник, подальше, на сопках, пни, мшистые валуны, редколесье. От речки полз клочковатый туман, уплотняясь и поднимаясь — по щиколотку, по колено, по грудь. Так, омываемая седоватым туманом, штурмовая группа и попрощалась с остающимися — обнимаясь, тиская друг друга. Так, в тумане, и спускались с заставы цепочкой вслед за капитаном к речному урезу. Как и все в штурмовой группе, Алексей Маслов пригибался, ступал осторожно, стараясь не звякнуть оружием и снаряжением, не потревожить подошвами сучка и гальки; впереди шел Костя Рощупкин, позади — Тиша Плавильщиков, и это соседство придавало уверенность. Минутами казалось: спустятся к урезу и залягут втроем — усиленный наряд — в кусточках, за валуном, но разумел: лежать в секрете не придется — и старался не отставать от Кости. Пограничная тропа, по которой хожено-перехожено, вывела их распадком к Аргуни, в темноте поблескивающей, будто дышащей, — текучая эта темнота и притягивала, и отпугивала.
В прибрежных тальниках и камышах — надувные лодки на плаву. Без всяких команд ребята расселись, как было оговорено заранее, расселись с удивительной деловитостью, с рабочим спокойствием, поставив между колен автоматы. Кто-то шепотом сказал: «Пошел!», лодка качнулась, поплыла, сносимая течением. Всплескивали весла, журчала вода у борта. Слева, метрах в десяти, плыла такая же лодка, но левое плечо Маслова холодила пустота, правое упиралось в плечо Кости Рощупкина, Плавильщиков дышал в затылок — словно вдыхал в тебя уверенность. Эх, побольше бы этой уверенности!
Август, девятое число, а звезд почему-то нет. Рано, что ль? Попозже будут, в середине месяца? Ведь в августе звездопады. Знобко! От воды потягивало сыростью, вообще воздух над рекой холодноватый. Алексей всматривался в маньчжурский берег: он приближался, покуда еще плохо различимый, но за службу изученный до мелочи; там ни огонька, ни звука, дворняги и те перестали выть. Наверное, лодка была на середине реки, пересекала границу, потому что Алексей обернулся и будто сквозь Плавильщикова, сквозь сидевших сзади пограничников увидел свой, советский, берег, тоже знакомый до мелочей. И родимый до боли сердечной. Забайкальская казачья сторонка!
Чужой берег возник как-то внезапно, выступом, словно пропоров туман, — лодка ткнулась в валуны; течение разворачивало ее, шлепало о каменные бока. Пограничники выпрыгивали на валуны, на гальку и в своих широких плащ-накидках растворялись во мраке. «Вот и все, — подумал Алексей. — Возврата нет». Не отставая, он побежал по распадку. Шагах в сорока от реки капитан остановился, оглядел штурмовую группу и взмахнул рукой: вперед! Сперва они двигались по одному распадку, затем свернули в другой, который и вывел на ровную сравнительно, в чахлых кустиках местность. Капитан опять махнул рукой, и все легли. Снизу, с земли, на фоне неба слева виднелись сельские домики и фанзы, справа — здания погранполицейского поста. Капитан прошентал-прохрипел:
— К кордону по-пластунски — за мной!
Они проделывали то, что в последние дни много крат отрабатывали на занятиях, так и называвшихся — «снятие кордона». Извиваясь, обдирая локти, подползли к проволочному заграждению, саперными ножницами выстригли проход, не звякнув, развели концы; поползли дальше, за колючку, окружая пост: казарму, доты, наблюдательные пункты. Их долго не замечал часовой, мурлыкавший песенку о веселых гейшах, — эту песенку иногда доносило из-за Аргуни с попутным ветром, когда японцы перебирали сакэ — рисовой водки, становясь необузданно-дикими. Знакомый мотивчик, и каково было слышать его так вот — вблизи...
Часовой не успел или не смог крикнуть — спазмы сдавили горло, — когда около него выросли тени. Он дернулся всем телом и, падая с ножом в спине, нажал на спусковой крючок карабина. «Выстрелил-таки», — подумал Маслов.