Вздрагиваю от истошного вопля:
— Гляди!
Гляжу вместе со всеми: впереди, перед сопочкой, перелирвается, рябит озеро — холодное, чистое! — и берег его недалеко, вот-вот подойдем. Как я раньше не заметил?
— Вода! — Этот крик, многократно повторенный, подхваченный и мною, сорвал людей с проселка, кинул к сопочке. Я бежал, опережая иных. Бежал, пока озеро не исчезло! Остолбенел, протер глаза. Что было у меня на физиономии, можно определить, глядя на подчиненных: растерянность, досада, злость. Определяю: марево, потоки струящегося знойного воздуха, его игра и породила мираж. Ах, эти игрушки...
— Елки-моталки! Уж лучше б не привиделось, а то растравило... Напиться бы, ребятки!
— Хочь не от пуза, хочь малость, хочь полфляги...
— Обман трудящихся! Я считаю, обман!
— Гадство, да и только...
— А похоже, славяне! Как настоящее...
— Когти рвали, как угорелые! Идиоты, обормоты...
— Будто кто нарочно подстроил: поманил — и фигу показал!
— Да уж дуля солидная!
— Чтоб тебе ни дна ни покрышки...
Кому — тебе? Мареву, миражу? Собственным глазам? Но эта ругань деликатная, заворачивают и покруче.
— Прекратить! И шагом марш на дорогу! — обрываю я.
А сам плетусь, как побитая собака. Да и все, как побитые. Но ругаться бессмысленно: жажду снимет, что ли? Заученно командую:
— Не отставай, подтянись!
На мои слова реагируют не очень энергично; усталость цапает людей за ноги, как утопающий, мертвой хваткой. Но ладно: через пять-шесть километров — озеро, запланированное комбатом. Обозначенное на карте! Это вам не мираж! Знаю, что на войне планы — рискованная штуковина, однако упрямо думаю: «Коль запланировано — будет!» В предвкушении воды, привала, обеда и прочих райских радостей Трушин, я, взводные и отделенные берем у ослабевших солдатиков скатку, оружие или противогаз — с сидором, вместилищем солдатских сокровищ, не расстаются. Бойцы и сами помогают друг другу. Может быть, пример командиров действует.
Как дорожные столбики, стоят тарбаганы. Увы, обозначают они не дорогу, которая подчас теряется, словно уходит в песок. Просто любопытны. И вообще пообвыклись, наше воинство их не распугивает. Солнце высоко. Жара густеет. Вдали, над Хинганским хребтом, закучились пепельные облака. Но к нам не пошли, зависли над отрогами. Будто затаились в засаде, как японские войска в глубине обороны. Смотрю на облака и думаю: не раз так вот возникали они и, не обронив ни капли, откочевывали в Маньчжурию. Теперь мы сами в Маньчжурии. Где-нибудь и сойдемся...
Часом позже вновь возникает озеро... Оно несколько меньше того, привидевшегося, но полноводное, в бликах и в зыби и так же маняще-холодно и чисто, без камышей. Опять вопль:
— Гляди! Озерочек!
На вопль отзываются не так, как в первый раз:
— Сызнова мстится?
— Ах ты, елки-моталки! И когда кончится обман трудящихся?
— Точняком, это обман зрения! Нечего тут глядеть!
Это, однако, не оптический обман! Озеро настоящее, всамделишное! Живое озеро! Не веря себе, чешем к берегу. Зачерпываем котелками, кружками, Флягами, пилотками. Пьем. И как же искривляются лица от разочарования и отвращения! Логачеев орет благим матом:
— Что за вода? Горько-соленая!
Филипп Головастиков выплескивает из фляги, бубнит:
— С нее пронесет, как с английской соли...
— Фу, пакость! — Егорша Свиридов зол, как задержанный в самоволке солдат. — Но у Тольки Кулагина запоры, ему пользительно.
— Пить нельзя, — стонет Кулагин, не внимая Свиридову. — Пить нельзя! И тут обман трудящихся масс!
Мы с Трушиным обмениваемся взглядом, как бы укоряя друг друга: «Что ж ты, браток? А я-то понадеялся на тебя». Или что-то в этом духе. Сержант Черкасов невозмутимо произносит:
— Не везет нам. Будем терпеть.
Не глядя на Трушина, говорю:
— Будем терпеть, хлопцы! Воду автомашины подбросят.
— Либо самолеты, — говорит Федор, в свою очередь не глядя на меня. — Тылы отстали... Но не дадут же пропасть нашей доблестной дивизии!
Он сводит к шутке, которую не приемлют. Угрюмые, насупленные солдаты отходят от берега, без команды строятся в походную колонну, Доносится речитатив комбата:
— На карте оно пресное! Вероятно, засолонилось...
«Врут карты, — думаю огорченно. — Но без питья и впрямь загнемся! Жажда нас доконает! Однако шагать надо. И мы шагаем. Борясь с жаждой, усталостью и сонливостью. Где японцы, когда будут бои?»
— Есть присловье: все врут календари. А тут карты врут, — говорю я и смотрю на Трушина. — На них обозначены полевые дороги, а здесь — одни караванные тропы: верблюжьи копыта выбили. И куда ведут эти тропы, аллах ведает. Заведут не туда, куда нужно, доказывай потом, что ты не верблюд!