Артиллерийские расчеты убиты, и орудия осиротели. Орудия-сироты. А ведь у кого-то из артиллеристов были дети. И дети стали сиротами. Что же с ними станется? Что станется с тысячами и тысячами осиротиненных войной мальчишек и девчонок, с тем беспризорником, что верещал частушки на Минском вокзале? Не уходит он из моей памяти... Я и сам сирота. Великовозрастный, правда. О погибших артиллеристах поплачут родные, обо мне — некому, если убьют. Друзья-фронтовики обходятся без слез, плачут лишь близкие женщины и родня. И сирот после меня не останется. Возможно, это и хорошо, что у меня нет своей семьи, нет детей. Да что же о себе толковать, куда свернули мысли?
Высунувшись из-под плащ-палатки, определил: окрест по-прежнему песчаные тучи, но метет не столь сильно. Толчки ветра уже не напоминают удары. Все-таки еще с полчаса просидели в укрытии, в итоге набралось два часа сидения! Два часа потеряно для марша, за это время куда можно было утопать! И к тому же не отдохнули: скрючившись, изнывали от духоты, от недостатка кислорода. Сомневаюсь, чтоб кто-нибудь даже из бывалых, из умудряющихся спать на ходу, в этих условиях мог задремать.
Мы вылезали, как из нор, из-под засыпанных песком плащ-палаток, отряхивались, отфыркивались, отплевывались, выбивали пилотки. И здесь сюрприз: наш колодец завалило песком так, что и не видать. Командир полка сказал:
— До вечера прокопаемся. Придется бросить...
— Так точно! — сказал лейтенант-сапер.
Так точно: наша вода накрылась. А ведь была уже, чистенькая, питьевая: Надо ж было нагрянуть песчаной буре. Стихийное явление, против которого не попрешь. Как и против войны. И потому — шире шаг. Так точно, шире шаг! Постепенно ветер стих. Накаленный воздух; суслики и те попрятались в норы; эти норы и норки, как оспины на лице пустыни. Ну и жарынь — шибче, чем вчера. Караванную тропу нашу засыпало песком. Топаем будто це́ликом, увязаем по щиколотку, и впрямь похожие на бредущий караван. Идем, идем, с каждым шагом, из которых складываются версты, и мысли и чувства приглушаются, словно присыпанные толстым слоем песка. Мы тупеем от зноя, жажды, усталости. Ощущение: постепенно глохнем и слепнем. Какое преодолели расстояние, трудно сказать, сколько времени без привала, тоже не скажу, ибо не смотрю на часы, которые вовсе закапризничали: преимущественно стоят. Они стоят, я иду, и Федя Трушин с презрением говорит о них:
— Барахло!
И к нему с вопросом «Который час?» обращаться уже неловко... Головастиковские часики, конечно, барахло, однако иных нету. А эти бы надо просто-напросто закинуть. Через плечо и подальше. Жаль, они не мои. Вернуть Головастикову также как-то неловко. И об этом думаю отупело, сонно.
Но отупелость и сонливость живо пропадают, когда наш батальон выводят из полковой колонны и командир полка объявляет: мы поступаем во временное распоряжение командира мотострелкового батальона. Я таращился на комполка, и до сознания доходило: наконец-то будет настоящий бой! За этой общей мыслью приходили детали: передовые отряды рванули далеко, не задерживаясь, не ввязываясь в бои с остающимися у них в тылу японцами. Добивать такие подразделения и части — задача идущих во втором эшелоне наступления. Мотострелковая дивизия и наша во втором. Мотострелки окружили монастырь, где засели японцы, и атакуют, но до сих пор безуспешно. Поскольку остальные подразделения мотострелковой дивизии ушли вперед, комкор приказал нашей дивизии выделить батальон на подмогу, и выделили наш, непромокаемый, непотопляемый, геройский.
— Задача ясна? — Командир полка пристально глядит на комбата.
— Так точно, ясна... Разрешите выполнять?
— Выполняйте! И быстрей нагнать полк! Батальон обратно подбросят на машинах... Желаю успехов!
— Спасибо... Батальон, слушай мою команду!
Мы слушали команду: «Правое плечо вперед, шагом марш!» — и только сейчас вроде бы услышали слабенькое эхо стрельбы. Где стреляют? Вон на той сопке, что ли? На ней нечто громадное, белое, словно парящее в знойном воздухе. Мираж? Да это ж монастырь! Туда нам и надо. Да это прикрытие — монастырь, командир полка уточнил, что там разведывательно-диверсионный центр. Ну, этих запросто не выковырнешь, потому и поспешаем на подмогу соседям-мотострелкам. Слышу, как капитан объясняется с Трушиным: