— Почему я должен подчиняться комбату мотострелковому, а не он мне?
— Самолюбие взыграло? Брось...
— Пурхаются там, а мне отдуваться.
— Брось! Должности у вас равные, но он по званию майор.
— Майор, а пурхается...
Капитан ворчит. И Трушин, это очевидно, ворчит: недоволен комбатом. И чешет ему на «ты». А вот я тыкнуть комбату уже не могу. Спрошу его на «вы» — мысленно: «Товарищ капитан, разве в этом соль — кто кому подчиняется? Разбить бы противника и минимум потерь — вот наша забота. А на данном, как говорится, этапе поскорей добраться бы до места назначения». Оно сравнительно близко, но команда «Шире шаг!» подталкивает и подталкивает нас. Люди выматываются, хрипло дыша и пошатываясь. У Яши Вострикова кровь носом. Санинструктор смачивает его носовой платок, прикладывает к носу. Постояв с запрокинутой головой, Востриков догоняет роту. Направляющие, шире шаг! Кровь из носа идет и еще кое у кого. Они запрокидывают головы, зажимают носы пальцами или носовыми платками и снова шагают.
Дацан — монастырь — ближе и ближе, и стрельба слышнее. На взлобке, перед монастырем, виден каменный Будда. Разглядывать его особенно некогда, а вот вслушаться надо: из чего стреляют и где стрельба сильней. Различаю пулеметные и автоматные очереди, винтовочные выстрелы, разрывы мин, наиболее интенсивная стрельба на левом от нас фланге, где русло давно пересохшей реки — трава и даже кустарник.
Не доходя до русла, капитан приказал рассредоточиться и залечь, а сам направился к майору, на КП мотострелкового батальона. Мы попадали наземь. Отдыхали. Прислушивались. Проверяли оружие. Я посматривал на солдат, они посматривали на меня, и этот обмен взглядами обещал близость боя. Наступают решающие минуты, когда со своими солдатами пойду в огонь — для многих это будет впервые, — и надо, чтоб они были уверены во мне. Как и я в них. И еще надо, чтобы судьба оказалась к нам не слишком суровой. Чтобы мои люди остались живы. И не покалечены.
Да, и лупоглазый Будда смотрел на нас. Мы смотрели на него. Но обмен взглядами, пожалуй, ничего и никому не обещал. Истукан останется на месте, а мы пойдем дальше, к Хингану. Только сначала нужно разделаться с самураями в монастыре и в окопах вокруг монастыря. Эти окопчики отсюда просматриваются неплохо. Капитан вернется, и пробьет наш час. До этого необходимо что-то сказать солдатам. Тогда прервется тягостное, выматывающее молчание, тогда они приободрятся, воспрянут духом. Таких слов я не находил. Федя Трушин сказал:
— Ребята! Этот дацан окружен. Устроим самураям маленький Сталинград!
И бойцы оживились, кто-то улыбнулся, кто-то произнес: «Сталинград? Здорово!» Оказывается, и японцы нас недурно видели, постреливали из окопов. Прошедшая в сантиметре от виска пуля предупредила: стреляют — могут и убить. Я приказал роте:
— Не высовываться! Беречь головы!
— Точняк, — сказал Логачеев. — Эту продырявят — замену старшина Колбаковский не выдаст.
Через взводных передаю новую команду:
— Фронтовикам в бою опекать молодых, при необходимости немедля приходить на выручку!
И только тут, задним числом, поеживаюсь: сантиметр — это очень близко. Собственно, до боя могло укокать. Ты, Глушков, тоже побереги голову, замены не будет. Взамен — фанерная пирамидка, жестяная звездочка, не спеши с этим. Конечно, со временем их сменит мраморное надгробие с золочеными буквами. И все-таки не спеши.
Комбат повел нас балкой — мы охватывали дацан с северо-запада. А мотострелковый батальон сместился на юго-восток. Перегруппировка позволила создать большую плотность ружейно-пулеметного огня. Да и минометов прибавилось. Кстати, решено было перед атакой произвести интенсивный огневой налет из всех наличных минометов. По данным разведки, которую проводил мотострелковый батальон, монастырь обороняют двести — двести пятьдесят японцев — из разведывательно-диверсионного центра и в основном остатки разбитых подразделений, стекавшиеся к монастырю; вооружение — пулеметы, винтовки, карабины, гранаты.
Взмыла красная ракета, и ударили минометы, ротные и батальонные. Мины рвались то слабей, то мощней, но с одинаковым лопающимся звуком. По всей японской обороне вокруг дацана и во дворе — тучи пыли и дыма, сносимые на нас. Это неплохо: как будто поставлена дымовая завеса, прикроет в атаке. Минут десять спустя вторая красная ракета, и я кричу: