Комбат сказал нам, ротным:
— Принять триста метров правее, там расположится батальон. До полуночи подойдут части первого эшелона, а в два часа ноль-ноль минут марш. Учтите особенности ночного марша. Чтоб никто не отстал, не потерялся... Перед ужином, в семнадцать часов, митинг, посвященный присвоению товарищу Сталину высшего воинского звания — генералиссимуса. Остальное время свободное, личный состав может отдыхать...
Так, ясненько. Предстоит ночной марш. Без солнца, без жары идти легче. Однако спать ночью, к сожалению, тянет зверски. Вздремнуть бы солдатам днем, после обеда, но опять же — на солнцепеке разве отдохнешь как следует?
Что еще скажет капитан? Ничего не говорит. Его обожженное в танковом десанте лицо неподвижно, глаза без ресниц, какие-то оголенные, помаргивают, будто дают знать: всё, мол, расходитесь. И мы расходимся — каждый к своей роте.
Приняли на триста метров правее дороги — те же потрескавшиеся солончаки, перемежаемые ковыльником, никаких ориентиров. Оружие составили в козлы, накинули на козлы шинели и плащ-палатки — хоть малость в тени, хоть башку укроешь. Разделись до нижних рубах и маек —у старшины Колбаковского бесподобная динамовская майка облегает недурственный животик, —разулись, обернули портянки вокруг голенищ; шибануло вонюче, но суховей и солнце моментально высушили портяночки, и благовония не стало. А полынью пахло, хотя и не шибко. Шараф Рахматуллаев пошутил:
— Курорт продолжается. Загорали в вагоне, загораем в степи.
Разговорился молчун. Погоди, будет тебе курорт, когда десятки длиннючих километров лягут под ноги. Ну а покуда, впрочем, лежи отдыхай, набирайся силенок. Рубай на здоровье: обед приближается. Но, честно говоря, жажда убивает аппетит. Когда полевые кухни подвезли пшенный супец и перловую кашку — здрасьте, старые знакомцы! — солдаты без всякого энтузиазма ворочали ложками; кое-кто хлебнул перед едой водички, будто водочки, для аппетиту, однако это мало подействовало. Жара, духота, сухость прямо-таки угнетают...
Отобедав, я достал из планшета свой блокнотик. Записываю: «Человек без совести хуже, чем без разума. Безумный человек совершает поступки, не осознавая, а тот, что без совести, сознательно, и этим страшен. Как появляются бессовестные люди?» Гениальные мыслишки? Пусть не очень, но это для себя. Дневника я не веду, офицерам запрещено, дабы дневник не попал к врагу, однако в блокнотике не дневниковые записи, никаких военных сведений — общие мысли и рассуждения, вряд ли кому нужные, кроме меня.
Писал авторучкой (карандаш запропастился), суховей швырялся песочком, как бы посыпал написанное. В старину специально посыпали песком, чтоб чернила поскорей подсыхали? Вроде бы так. Спросить бы у Вострикова либо Нестерова, книгочеи, может, вычитали где-нибудь и про это? Да неудобно: солдаты знают, офицер не знает, а еще командир роты. И я ни о чем не спросил Вострикова с Нестеровым, лишь осмотрел их, шелестящих газетами. Мальчики сняли и шаровары, остались в трусах. А почему бы и нет, ежели ротный старшина товарищ Колбаковский самолично скинул шаровары и, поскольку трусов он принципиально не признает, остался в кальсонах с тесемочками. Динамовская майка с подштанниками — смешно.
3
Он подсел ко мне и, шевеля пальцами ног с отросшими ногтями, с неодобрением наблюдая за ними, сказал тенористо, врастяжку:
— Товарищ лейтенант, привыкаете к тутошней температурке?
— Сразу не привыкнешь, старшина.
— Не поверите, товарищ лейтенант, вроде я помолодел, переехамши госграницу. И не предполагал, что так воздействует... Отбарабанил я туточки подходяще, в молодые-то годы... Вообще послужил в армии! Можно сказать, полжизни провел обутым, одетым. Одетый сплю хорошо, фуражку на лицо — и порядок. А разутый, раздетый, бывало, не засыпал... Сомневаетесь? Нет? Ну, действительную я зачинал служить в Забайкалье, края-то сходные с монгольским степом. И там, и здесь тарбаганы, ковыли да солончаки...
Степ — он, а не она, так говорят казаки, и я подумал, что Колбаковский-то со Ставропольщины, вполне возможно, казачьего роду.
Он продолжал:
— В Забайкалье на разъездах — войска, войска. Нынче там Тридцать шестая армия дислоцируется... Так, значится: отслужил я действительную, заарканили на сверхсрочную. Заарканили — для красного словца, — к армейской службе я приклеился. Не отклеишь! Уважаю! В и дивизии ротным старшиной тянул лямочку, а после в Монголию перевели, в Семнадцатую армию, нынче ее сдвинули вправо... Аккурат под Новый год прибыл в Баян-Тумэнь. Все, как в разлюбезном Забайкалье: землянки, морозы под полсотню, туман-«давун», давит под дых, спасу нет, снега тоже нету и елок праздничных нету, потому как не растут елочки-палочки в степу... Сперва на продскладе кантовался, через полгодика в артполк попал.