Растерянность притуплялась, как притупляется зубная боль, наступало облегчение. И это было свойственно Мао — теряться и быстро сбрасывать с себя растерянность. Теперь надо начинать действовать, исходя из сложившейся ситуации. Но не забегая впереди себя же. Решения принимаются с холодной, ясной головой. Следовательно, надо успокоиться, браться за дело — с железной волей, со стальной целеустремленностью. Для того чтобы обрести душевное равновесие, нужно некоторое время, возможно, самое малое. И еще потребен какой-то внешний толчок, какое-то внешнее впечатление. Два года назад это были марлевые повязки, скрывавшие лица. Что будет в этот раз?
Захотелось выпить, и отнюдь не чаю. Раньше он выпивал, но в последние годы попритушил это, как он выражался, самовозгорание и самовозгорался только на вечеринках, где были пластинки, танцы, шутки и вкусная еда. Он не был равнодушен к плотским радостям, но уже два-три года чувствовал себя утомленным, постаревшим. Старался беречь себя, хотя курил по-прежнему: дым до потолка.
Днем Мао и прежде не выпивал. Но сегодня... Знаменательный день, и, если хочется выпить, почему же не выпить? В дверях возникла стройная, воздушная фигура жены, и он поманил Цзян Цин пальцем. Она впорхнула, нежно потерлась свежей, упругой щекой о его щеку, поправила его рассыпавшиеся на виски и уши волосы.
— Распорядись о бутылке джина, — сказал он еле слышно.
Привыкшая к тому, что муж говорит очень тихо, Цзян-Цин расслышала его слова. Не выдавая ни удивления, ни недовольства, вызвала ординарца, отдала приказания. Через минуту перед Мао был поднос с пестро обклеенной бутылкой, кружкой, чашкой земляных орехов. Он налил себе, с натянутой, безжизненной улыбкой посмотрел на жену и задумчиво выпил. Стал есть орехи со значительной неспешностью. Но пить больше не пил, и это было в его натуре: пожелать — и, едва отведав, тут же отказаться. Он отодвинул поднос, сказал, слегка капризничая:
— Не хочу...
— Убрать?
— Да... А хочу я вот чего. Выйдем в сад. Погуляем, подышим...
— С удовольствием! Я давно мечтала!
— Видишь, как я угадываю твои желания! — сказал он, улыбаясь, и улыбка теперь была натуральная, добрая и веселая.
И Цзян Цин ему улыбнулась — не одной из своих артистических, к разным случаям, улыбок, а тоже просто, естественно. Но сама напряженно думала: почему муж решил выйти на воздух? С тех пор как после Великого похода обосновались в Яньани, Мао неохотно покидал свои комнаты: хотя, разбомбив Яньань в сороковом году, японцы уже не показывались в воздухе, тем не менее в пещере он чувствовал себя в большей безопасности. Он и в персиковый сад — единственный окрест — выбирался крайне редко. Жил почти отшельником, почти не бывал ни в воинских частях, ни на предприятиях, общаясь преимущественно с приближенными. А ей предоставил свободу ходить и ездить, куда ей нужно, но обязательно в сопровождении охраны из надежных, проверенных маузеристов. Она эту свободу в меру использовала, особенно для верховых прогулок. Ну и чтобы навестить кое-кого из знакомых, бывших некогда весьма близкими, даже покровителями, актрисе как было без них обойтись... Но это неожиданное желание мужа прогуляться... Днем, в разгар работы? В момент, когда надо преднринимать радикальные меры? Советский Союз выступил! Однако подталкивать мужа не резон, он выскажется, если посчитает необходимым. Такт, выдержка — качества, не лишние для супруги Председателя ЦК КПК!
Мимо постов охраны они прошли к выходу. Яркое-яркое солнце, Мао привычно щурился, и морщинки возле глаз стали еще гуще. Ласточки стригли небо, ветерок пошевеливал листья, покрытые лёссовой пылью, под подошвами ее слой был толстый и мягкий, тени от деревьев ложились косо, доставая подбеленные стволы соседей, — Мао оглядывался, словно отвык от всего этого. Посмотрел на жену, взявшую его под руку, нежно прижимавшуюся. Стареет он? Пятьдесят два года — не мало. Но и не много. И не стареет он, и смерти он неподвластен. Неизменно ощущал себя вечно живым. Вечно живым он и будет! Как эти горы!
А горы громоздились, будто налезая одна на другую, и все вместе скалистыми боками стискивали Яньань — домов в городе почти не уцелело, жители обитают в норах, выкопанных по склонам, в сколоченных из ящиков лачугах. Мао у них не бывал, однако, как живут, представляет: как во всем Китае — скученность, нищета, голод, болезни. А над этим мрачным и убогим миром голубели небеса, сияло солнце, звенела тишина. И тишина располагала к стихам — в строгом, классическом стиле; которых, к прискорбию, давненько не писал: дела, дела.