Тогда вообще можно было бы математически описывать поведение квантовых систем из микрочастиц.
Он был в ту пору ассистентом Макса Борна — «очень талантливым, но еще очень молодым и не очень образованным» (так писал Борн). Можно добавить: настолько талантливым и настолько необразованным, что он сам придумал для своих физических идей особый математический аппарат, не зная, что такой аппарат под именем «матричного исчисления» давно придуман математиками. (О домашнем изобретателе изобретенного говорят — «он придумывает велосипед». Согласитесь, что к случаю с Гейзенбергом эта шутка не очень подходит.)
А тем временем Шредингер в Цюрихе продолжал де Бройля. Но не просто продолжал: он намеревался так разработать идею «волн материи», чтобы ничего не осталось от корпускулярности элементарных частиц и от прерывистости атомных состояний. Другими словами, ему хотелось показать, что непрерывность нерушима и в микропроцессах, а прерывистый ряд разрешенных уровней энергии в атомах — только маска: за нею прячутся закономерности поведения непрерывных волн, которые могут гасить или усиливать друг друга. Тут лежала в подоплеке та же мысль, что помогла де Бройлю объяснить волновыми свойствами электрона, почему раздвинуты и образуют прерывистый ряд боровские разрешенные орбиты в атоме; поведение электронной волны отражало состояние движения электрона-частицы.
Но Шредингер пошел гораздо дальше. Он был глубоко убежден, что все события в микромире — это волновые процессы, и только волновые процессы!
Он вывел знаменитое волновое уравнение, опираясь на классическую (теорию волновых явлений и основную идею де Бройля. Это уравнение давало закон изменения во времени и пространстве неких волн, или, как чаще говорят физики, волновых функций. С их помощью можно было математически описывать разные состояния атома и смену этих состояний, влияние разных условий на движение микрокентавров.
Когда весною 1926 года Шредингер прислал из Цюриха в Париж де Бройлю рукопись своих работ, автор «вздорной, но изящной» диссертации испытал, как он сам признается, чувство восторженного удивления: его поразила красота построений Шредингера, и он увидел, какое глубокое и неожиданное завершение получили вдруг его первоначальные волновые идеи. Он даже назвал их теперь «примитивными». Но, конечно, то была «примитивность» зерна, из которого со временем вырастает колос.
Математики давно оккупировали для своих символов весь греческий и весь латинский алфавиты. Свободных букв совсем уже не было, когда появились волновые функции Шредингера. Он назвал их сравнительно мало «затасканной» буквой «пси». С тех пор это греческое название для шредингеровских волн стало едва ли не самым частым гостем на страницах всех теоретических исследований по микрофизике. С ним могло соревноваться в популярности только еще одно слово — «матрица», перекочевавшее из высшей алгебры в теорию микромира благодаря Гейзенбергу.
Холодом бесстрастной научности веет от математической вязи нескончаемых операций с пси-функциями и матрицами. Какой-нибудь не очень научный фантаст когда-нибудь еще скажет, что это, может быть, шифр, забытый на земле марсианами. Так пугающе неприступна, так безлична, так не похожа на живой, беспокойный человеческий язык эта символическая канитель интернационального словаря атомников. Но рождался этот словарь не в бесстрастных трудах затворников, а в бурных спорах, в часы бессонниц — не фигуральных, а подлинных, — в приступах негодования и даже, как мы помним, в часы отчаяния.
Так было с самого начала. Макс Борн уверяет, что Шредингер весь отдался разработке своей волновой механики из-за «отвращения к боровским внезапным квантовым скачкам». (Вы не забыли, как цюрихский профессор называл эти скачки «проклятыми» и кричал, что будет жалеть о своей возне с квантовой теорией, если придется сохранить прерывность в картине микромира!) И тогда, и позже, и совсем недавно Шредингер, по словам Макса Борна, «страстно призывал к изгнанию из физики…». Кого? Нет, не надо ждать здесь перечисления каких-нибудь неугодных имен — настоящие ученые борются с идеями, а не с их носителями. Шредингер призывал к изгнанию из физики всяких представлений о частицах, о разрешенных устойчивых состояниях и квантовых переходах между ними. Вот кто были его «личные враги».