— Я не хочу рисовать.
Грэм кивает и засовывает блокнот обратно в сумку.
— Тогда не надо. Давай просто будем. Я и ты. И вспоминаем о твоем брате.
Он прислоняется спиной к стволу дерева, и я проскальзываю между ног, прижимаясь спиной к груди. Его подбородок покоится на моей макушке, а эти огромные руки обхватывают мой живот.
Мы сидим в тишине, наблюдая за людьми, проходящими мимо нас.
Мы с Эриком обычно хлопали бегунам, когда они пробегали. «Молодец», — говорил он, отправляя в рот пригоршню «Доритос». Любая собака, которая пробегала мимо, должна была остановиться у нашего одеяла, чтобы Эрик мог погладить ее. И он подружился почти с каждым пожилым человеком, который прогуливался по парку.
Если вы знали настоящего Эрика, значит вы любили его. Он вызывал улыбку на лицах людей, куда бы ни шел. Меня убивает мысль о том, как сильно ему было больно в глубине души, даже когда делал счастливыми всех остальных вокруг себя.
Грэм не пытается заставить меня говорить об Эрике или заставить меня рисовать. Мы не разговариваем, ни разу за все время, пока мы там.
Кажется, это то, что я люблю в нем больше всего: он дает мне то, что мне нужно, и то, о чем я даже не догадываюсь, что мне нужно, не произнося ни слова.
И когда говорю, что готова уйти, Грэм собирает вещи, и мы уходим.
— ЛУЧШЕ. ЕЩЕ РАЗ.
Мое тело напрягается, и я двигаюсь к нему.
— Сильнее, Эва.
Я вкладываю в удар больше силы, и мой кулак соприкасается с ладонью Грэма, издавая громкий чмокающий звук.
— Идеально. Ты должна вложить весь свой вес в удары.
Подпрыгиваю взад-вперед на носках, как будто я Мухаммед Али, держа кулаки перед носом.
— Что дальше? Научи меня чему-нибудь еще.
Грэм хихикает.
— Ну, ты можешь воспользоваться приемом «коленом по яйцам». Давай подумаем, что делать, когда кто-то берет тебя сзади.
Я приподнимаю бровь, когда уголок моего рта дергается.
— Нападай, Эва. — Он качает головой. — Сделай это сексуально.
Ухмыляюсь, когда Грэм занимает свое место позади меня.
— Если нападающий хватает тебя вот так, — говорит он, обхватывая меня руками за грудь, заключая руки в свою хватку, — твой первый инстинкт — запаниковать и сопротивляться ему. Но паника берет верх над мозгом, и ты не можешь мыслить здраво. Поэтому стоит сохранять хладнокровие, даже когда страшно. Это единственный способ, которым можешь спасти себя.
— Что мне делать?
— Твое оружие — это ноги и голова. Но нужно быть осторожной, когда бьешь кого-то головой, потому что можешь вырубиться сам. Всегда выбираю удар ногой в коленную чашечку или голень. Чертовски больно, и это может ослабить его хватку на тебе.
Сглатываю, вспоминая нападение в прошлом месяце.
— Придурки, которые схватили меня, несли за ноги, так что я не могу ими пользоваться.
Руки Грэма скользят вверх и обхватывают мои плечи.
— Мне очень жаль, что это случилось с тобой.
Поворачиваю шею, чтобы оглянуться на него.
— Если бы этого не случилось, я бы никогда не встретила тебя.
Его глаза сужаются, в них, словно буря, бушует страдание.
— Это было бы лучше, чем если бы ты пострадала.
— Я бы заново пережила ту ночь, если бы это привело нас обоих сюда, к этому моменту. — Я протягиваю руку и прижимаю ладонь к его щеке. — Видимо, это именно то место, где нам суждено быть.
Грэм опускает голову, закрыв глаза, и прижимается своим лбом к моему.
— Ты веришь в судьбу?
— Начинаю, — шепчу.
— Если бы я захотел уехать, начать все сначала в каком-нибудь новом месте, ты бы поехала со мной?
— Тут же.
Ответ приходит быстро и решительно. Без колебаний. Без страха. Без какой-либо неопределенности.
Я бы последовала за Грэмом, куда бы он ни пошел.
Сжав мою челюсть своей огромной рукой, он завладевает моими губами во всепоглощающем поцелуе.
Этот поцелуй не наполнен похотью или целеустремленностью. Это больше, чем любая другая эмоция, которую я когда-либо испытывала. Это единственный способ, которым Грэм может выразить свои чувства в данный момент. Там, где слов не хватает, действие всегда может выразить масштаб того, что чувствует человек. Действие — это доказательство того, что у тебя на сердце.
Возможно, он расскажет мне не все. Возможно, в нем есть какая-то тайна. Возможно, у меня еще нет всех ответов, которые хочу получить. Но Грэм всегда показывает мне, как сильно он заботится обо мне. Это проявляется в мелочах: латте, который приносит мне каждое утро, хотя мы проходим мимо «Старбакса» по дороге в «Уолдорф»; еда, ожидающая меня после долгого дня; то, как он слушает все, что говорю, и понимает даже то, о чем молчу. Больше всего это чувствуется в его поцелуе, в каждом его прикосновении и ласке.