Оба пристроились на небольшой лавке, вмурованной в стену. Холодно тут и бестолково как-то. Весь подвал обошел и ни одного гвоздя не нашлось, ни щепки. Ксения уселась поближе, так, что руки касались друг друга. Она осторожно придвинула пальцы так, что они легли поверх его. Боится, конечно.
— Вы, Ксения Александровна, главное — не переживайте. — несколько раз повторил, а то она как-то не очень прониклась. Но пропустила его пальцы сквозь свои и теперь он стал частью этого пульсирующего тепла. Бедняжка, каково ей тут сейчас! И каково еще придется, если он немедленно что-то не придумает.
— Нас убьют? — как-то робко, но совершенно спокойно прозвучало в тишине. Словно о модной пьеске говорим…
И нужно, конечно, соврать, но почему-то он ответил то, что пришло на ум.
— Вас-то вряд ли. Все же господа Маффеи ди Больо и Монтебелло важные персоны, а Вы им интереснее живая, так что для наших новообретенных товарищей Ваша жизнь представляет интерес.
Мерзко об этом рассуждать, но так она выиграет время, а там хоть кто-нибудь должен заинтересоваться чередой внезапных исчезновений, а? Насчет собственной участи иллюзий особых не оставалось — в играх такого уровня свидетели редко выживают. Да и игроки часто меняются.
Она несколько минут таращилась в стену напротив, а потом вдруг расцепила руки и потянулась к застежке. Сначала распустила глухой ворот темно-зеленого жакета, потом лиф блузы, дошла до роскошного кружевного корсета, оставшись в тоненькой белой рубашке без рукавов, зато с глубоким вырезом.
— Вы что делаете? — это она перед смертью готовится что ли?
— В корсете — стальные косточки. — с расстановкой, словно маленькому ребенку пояснила графиня. И даже чуть ехидно улыбнулась. Весело ей, подумать только.
Статского советника крайне редко смущали до этой весны, да и в прошлый раз возмутительницей спокойствия была все та же женщина, что наводило на мысли, но сейчас совсем неловко вышло. Сам бы догадался, но о ее гардеробе он как-то не подумал.
Всю злость и на собственную неосмотрительность и глупость, и на похитителей, вкупе с графами Татищевым и Репиным он излил на чудо галантерейной мысли. От такой закваски силы прибавлялись, и тонкое кружево с треском превращалось в лоскуты. Давненько он не рвал женского белья, да и повод какой-то неправильный.
Он извлек солидной длины стальную пластину, осмотрел, одобрительно хмыкнул и начал точить ее край о выступающий у порога камень. И такая безнадежная вроде бы ситуация начинает выправляться.
Графиня Ксения Александровна так и сидела полуголой выше пояса, лишь накинув на плечи жакет.
— Вам помочь? — он неопределенно кивнул в сторону кучки одежды. Но женщина лишь задумчиво перебирала в пальцах останки корсета.
— Не стоит. Если я сумею отвлечь тех, кто придет за нами, у Вас будет больше пространства для маневра. — она сохраняла удивительное спокойствие для подобного сумасшествия.
— Да Вы в своем ли уме? — он аж выронил оружие.
— Вполне. Полуголая женщина отвлечет их внимание на пару минут точно. Вам хватит? — она с несвойственной серьезностью смотрела ему в глаза.
— Хватит. — он уже прикинул все варианты, и этот был объективно лучшим. Но субъективно… — Но это недопустимо. В конце концов, это нарушает все правила приличия, Ксения Александровна!
— Наши посиделки здесь тоже mauvais ton[1]. - еще и огрызается.
— Как я Вам и себе потом в глаза смотреть буду? — решился он на последний аргумент.
— Радостно. Живым оно как-то проще. — она невозможна.
— Но эти люди увидят Вас… такой… — хотя сам-то смотрел бы с удовольствием. Сейчас, не застегнутая на все пуговицы, она выглядела почти как в Москве. Совершенно лишенная стыдливости, тем не менее не скатывалась в вульгарность, просто игнорировала то, как влияет на мужчину ее внешний вид. Или специально так поступает?
«Конечно, она все продумала и забралась с тобой в этот подвал, подвергаясь жутким опасностям только, чтобы ты покраснел лишний раз» язвительно прозвучал внутренний голос.
— Случись с Вами что, мне в любом случае предстоит малоприятное тесное общение с ними, Вы же понимаете. — тоскливо произнесла она стоя спиной к нему и изучая что-то особенно увлекательное на глухой стене. — Так что лучше перетерпеть взгляды, чем…
Его выворачивало о этой мысли. Все же Канкрин хорошо воспитан, образован, дворянин в конце концов. Как ему только в голову могла прийти мысль подобным образом обойтись с женщиной своего круга? Это же низко, гадко, подло…
Она вон нервно кусает губы, едва слышно дышит, ломает пальцы, прижимая их к плечам… Все понимает и не паникует. Это даже достойно восхищения, если б не обстоятельства.
— Холодно же. — обронил он, старательно пряча глаза.
— Можно потерпеть. — Она кротко вздохнула, и уже совсем другим, прежним своим тоном добавила. — Когда выберемся, обязательно надо устроить праздник по этому поводу. Камин велю натопить, чтоб как в июле было жарко. И скажу Евдокии все горячим подавать. Придете?
Тонкая бретелька едва не свалилась с плеча, когда она повернулась к нему вполоборота, ожидая хоть взгляда в ответ. Тонкая она, хрупкая, не выдержит. И что ему не нравилось летом? Что слабость его увидела? Может, что бы и получилось…
Ее чуток потряхивало, несмотря на всю браваду, так что выбора не оставалось. Все же неприлично это все. Он снял с себя сюртук и осторожно подошел со спины. Мерки у них радикально отличались, пожалуй, двух таких можно в этот сюртук посадить. Она утонула в сером сукне и пришлось запахнуть его, чтобы не упал. Выдохнула, прижала его ладони к себе так, что под ними оказались… В общем совсем не доспехи корсета.
Она чуть замерла, словно не стеснялась подобной близости, медленно повернулась, долгим взглядом окинула лицо, словно проникая в разум, лицом зарылась в воротник сорочки.
— Вы их победите, я знаю. — тихо прошептала ему на ухо и после секундного колебания положила ладони на плечи. Да к черту всех! Он несколько месяцев втайне представлял это, так к чему откладывать? Высоковата для женщины, кукольной барышней не назовешь, но так даже удобнее. Глаза чуть прикрыты ресницами, а губы подаются любому его движению. Тонкие пальцы с плеч переместились на его затылок, подушечками пальцев касаясь волос, зарываясь все глубже. Ее тело стало куда горячее, и сама мысль, что между ним и обнаженной горящей кожей только тонкая ткань, заставляла терять голову. Какие же острые у нее лопатки, и бусинки позвоночника, что так легко подается вперед. Да не просто подается, а игнорируя наличие на них одежды, по-кошачьи совершенно сливается с его телом. Длинные тонкие руки сплелись, обнимая его плечи, острая от холода грудь упиралась в жилет, то, что вытворял коралловый рот, вообще не поддавалось описанию. Она чуть прикусила его нижнюю губу и даже что-то простонала, когда где-то в другом измерении раздался шум. Тюхтяев сравнительно безразлично поначалу к нему отнесся, но выучка победила страсть, так что он осторожно оторвался от ее рта и опустил руки. Сначала одну, потом другую. Она странно посмотрела на него, глубоко вздохнула, улыбнулась чему-то и рванула сорочку. Получилось так, что распахнулось все почти до талии. Опустила глаза под его осуждающим взором, прикрыла самое заметное и легла на пол, задрав юбку до колен. Посреди облака кружев, в которые так хочется зарыться, особенно учитывая то, что было несколько секунд назад, ножки в узорчатых, черно-белых чулках, черные башмачки с множеством пуговок. И просто животная ярость захлестывает от того, что это увидит кто-то еще.
— Ух, кака курва! Праздник у нас, ребя!
Трое — это неплохой расклад. Можно сказать, повезло. Последний даже не почувствовал смерть — резким движением Тюхтяев рассек его горло и тот даже захрипеть не успел. Пока тело оседало на пол, щедро заливая кровью его руки, советник ощупал карманы, разжился паршивым револьвером, который тут же опустил на темя следующего. Третий успел опуститься на колени перед графиней и уже расстегивал штаны. Его ударил с особым удовлетворением. Несколько раз.