Штурм. Январь-февраль 1918. Дюльбер
Рождество Задорожный не праздновал, а вот с Новым годом поздравил и пожелал здоровья (он же и привез два небольших бочонка упомянутого вина). Потом извинился, что надо проверить караулы и ушел. Караульная служба у Задорожного была поднята на недосягаемую высоту, даже государя-императора, похоже так не охраняли, а уж в революционное время это вообще была какая-то диковинка. Молчаливые, всегда подтянутые с вычищенным оружием караульные менялись как автоматы. Никто не дремал на посту. Ночью прожектора постоянно перекрещивали свои лучи над бухтой, большей частью контролируя прибрежную полосу, где можно пробраться на мелких судах, а то и пешком вдоль берега, высадившись поодаль от Дюльбера. Пулеметные расчеты в считанные минуты занимали позиции — для чего проводились чуть не ежедневные учения. Часто проводились и тренировки по пристрелке по ориентирам и я заметил, что пулемётчики, не тратя лишних патронов, короткими очередями поражают мишени. На задворках было оборудовано стрельбище и часто можно было слышать сухой треск винтовочных выстрелов. Хотя Задорожный и разжился вином, но, получалось, это он сделал для нас, так как ничего из этих бочонков не перепало охране и никаких пьяных я не видел вообще, не то что при "временном" карауле.
Такое рвение отметил и Николай Николаевич, все же бывший Главком, а после того как этот пост возжелал занять Ники, командующий Кавказским фронтом (и довольно успешный командующий).
— Наш матрос отменно поставил стрелковую подготовку, как ты это находишь, Сандро? Будь у нас хоть процентов двадцать таких унтеров и еще год назад мы были бы в Берлине — сказал мне вопрос Николай Николаевич, удобно разместившись с рюмкой портвейна в кресле у камина.
— Да, я тоже это могу подтвердить — ответил я.
— А я то думал, что ты с ним все разговоры ведешь, он же палач и ему ничего не стоит всех нас поставить к стенке, а теперь вижу, очень он непрост, наш комиссар Задорожный.
Такого же мнения придерживались, в общем — то все августейшие обитатели Дюльбера. Великая княгиня Ольга Александровна (дочь Марии Федоровны), проживавшая в имении со своим мужем, полковником Куликовским, вспоминала: "Это был убийца, но человек обаятельный. Он никогда не смотрел нам в глаза. Позднее он признался, что не мог глядеть в глаза людям, которых ему придётся однажды расстрелять. Правда, со временем он стал более обходительным. И все же, несмотря на все его добрые намерения, спас нас не Задорожный, а то обстоятельство, что Севастопольский и Ялтинские советы не могли договориться, кто имеет преимущественное право поставить нас к стенке"[7].
Приблизительно так же выразился Феликс Юсупов, зять Александра Михайловича, женатый на его дочери, красавице Ирине Александровне: "Странный человек этот Задорожный. Не могу его понять, но, кажется, от него нельзя ждать ничего хорошего"."…То, как он вел себя в Ай-Тодоре, могло быть показным, ради представителя Петроградского совета, который там с ним был". Для такой корректировки были основания: Задорожный предлагал им переехать в Дюльбер, но Юсуповы отказались, так как к ним ялтинцы не приезжали и вообще у Юсупова был ореол своеобразного фрондера и борца с царизмом — как же, он убил самого Распутина и был за это выслан (ага, в свое имение в Крыму), да и Ирина сыграла в этом деле роль "приманки" для любвеобильного "старца". Свои воспоминания о Задорожном оставил Глеб Дерюжинский, приятель Феликса Юсупова еще по гимназии, талантливый скульптор. В целом они подтвеждают вышесказанное. Дерюжинский писал, что Задорожный как-то признался ему, что он офицер…
Между тем, самое унылое в нашем положении было не морковные котлеты и вообще, проблемы с едой, а отсутствие информации извне. Задорожный как-то приносил центральные большевистские газеты, но мне казалось, что он дозирует информацию: кроме трескучих речей Ленина, Троцкого и политиканов поменьше, в них ничего не было. А обрывочные сведения от прислуги свидетельствовали о том, что в Севастополе неспокойно. Сразу перед Новым годом туда вернулся отряд матросов-большевиков, посланных на Кубань воспрепятствовать проникновению в создаваемые добровольческие части офицеров и юнкеров, оказывающие вооруженное сопротивление режиму. Вернулись сильно потрепанными: мальчишки-юнкера в пух и прах раскатали революционных матросиков и теперь те вымещали злобу на офицерах, проживающих в Севастополе. Ходить в городе в офицерской форме даже со снятыми погонами категорически не рекомендовалось — людей хватали прямо на улицах и больше о них никто ничего не слышал.