— В понедельник? Ага, в понедельник вечером ему удалось бежать! Но… его снова запрятали.
Бедный кардинал! Сумасшедший дом после такой блестящей карьеры!
С нас взяли 20 франков за этот прекрасный сеанс. Я не посмела возражать: я была счастлива, что выбралась оттуда живой и невредимой.
Мама прислала мне письмо от Л. и говорит, что считает его одним из моих наиболее преданных поклонников. Он жил в Ницце и бывал в тамошнем обществе. Несмотря на свою толщину, он остроумен и любит посплетничать. И если бы о нас, действительно, злословили, как я это предполагала, то он не был бы так любезен со мною теперь.
Помимо своей воли, стараясь найти извинение для Антонелли, я считала положение более серьезным, чем оно было на самом деле. Теперь я положу этому конец. Довольно снисходительности, довольно мягкости! Я не желаю брать на себя все ошибки. Я слишком долго носила повязку на глазах! Он не достаточно сильно любит меня. Впрочем, уже с самого начала его поведение говорило против него. Мне больше нечего сказать — разве только то, что я устала от этого вечно напряженного состояния. Меня уже утомили эти постоянные старания оправдывать его. А между тем его поведение всегда было странным, редко приличным, а часто даже оскорбительным! Я боялась, что мне трудно будет пережить эту низость, о которой знают все мои домашние, знает и тетя. Но я держу себя просто. Я говорю правду. Я говорю только то, что думаю, и нет тут никакой тягостной неловкости и натянутости. Я не прихожу в бешенство, потому что вообще хладнокровно смотрю на вещи.
Глубоко сожалею, что мои губы были осквернены его прикосновением. Бедные мои губы! Я снова утверждаю и буду постоянно утверждать то, что говорила на этот счет, когда в первый раз уезжала из Рима.
Если бы он даже вернулся ко мне теперь, я с презрением оттолкнула бы его.
Мое терпение истощилось. Я имею право не прощать больше. Я не хочу, чтобы со мною играли в любовь.
Не думайте, пожалуйста, что это слова ясновидящего перевернули вверх дном все мои мысли. Я и без всяких ясновидящих отлично знаю, что он получил мою телеграмму. Да разве мог он не получить ее? Ведь уже целая неделя прошла с тех пор. Он получил ее, иначе быть не может!
Он не ответил. Впрочем, этого можно было ожидать — даже смешно было думать иначе. Разве с самого же начала трудно было предвидеть все это? Так вот она, какова любовь! Так вот как он явился бы мне на помощь, если бы я нуждалась в ней! Недурное доказательство «страсти», как он осмеливался называть свое чувство!
Допускаю, что он находился под моим влиянием, когда мы были вместе. И если бы он был племянником папы, я сумела бы воспользоваться этим влиянием, да и всякого рода влиянием, — я не пренебрегла бы тогда ничем, чтобы овладеть им.
Но для такого ничтожного господина я сделала и без того слишком много. Я забыла свою роль королевы и свое женское достоинство.
Итак, Пьер Антонелли, пеняй на себя.
Прощай.
25 ноября 1876 г.
Мне сказали, что этот господин Л. ищет богатую и умную жену, которая сумела бы создать необходимый для него политический салон.
По отношению ко мне, такая претензии показалась мне смешной, и я ответила, что у меня нет никакого желания выходить замуж. Баронесса тем не менее продолжала настаивать на всех прелестях такой партии.
— Во всяком случае, сказала она, уверяю вас, следовало бы познакомиться с ними.
— Познакомиться? Что-ж? Я ничего не имею против.
— Это друзья Кассаньяка, ярые бонапартисты. Вы ведь любите эти конспирации, политику…
Сегодняшнее утро вознаградило меня за мое горе. Мама разбудила меня и вручила мне записку от madame М. Она приглашает нас сегодня на завтрак и посылает мне записку от Кассаньяка.
Милая, славная женщина!
Отец мой собирался было ночью уехать, но раздумал, когда получил приглашение… В парадном сюртуке, с петлицей пожалованного ему ордена он с чарующей покорностью отправился со мной в 4-ый этаж улицы Сент-Онорэ, 420.
На лестнице мы столкнулись с верным Бланом. Почему его называют верным?
Не знаю, но мне кажется, это прилагательное вполне подходит к нему.
Верный Блан снял с меня шубу и шляпу. Мы вместе вошли в гостиную.
Мой милый Кассаньяк был уже там. Он занял своей особой добрую половину гостиной. Начались представления. Мой отец держал себя премило; как и все русские, он в восторге от Кассаньяка.
Нас угостили таким роскошном завтраком, какого я совершенно не ожидала.
Я сидела между Кассаньяком и Бланом. Беседовала я главным образом с Бланом, хотя горела желанием побеседовать с Кассаньяком. Но вид у него был до того важный, что я боялась показаться дерзкой и навязчивой и разыгрывала роль Виргинии.