Теперь я тайно ждала восемнадцатилетия не только для того, чтобы получить права, но и разрешение на ношение оружия. Пока же я держала его в руках, только упираясь спиной в грудь дяди Славы и слыша его дыхание у самого уха. Пока мне не исполнилось четырнадцать и я не получила от него на день рождения неожиданный и совсем не девчачий подарок — пневматическое ружье. Мама смотрела на все это молча, но подняла крик, как только я оставила на железной входной двери парочку вмятин от пуль. Пришлось ждать лета, когда я смогла под чутким руководством дяди Славы расстреливать жестяные банки от пива «Балтика».
Мы выстраивали их в ряд в поле. Дядя Слава держал на поводке нашего колли, а я стреляла. Господи, как же я ждала в то лето выходных. Даже больше, чем прежде, когда родители привозили растаявшее мороженое в стеклянной восемьсот граммовой банке. Теперь мороженое можно было купить в сельмаге, но одну с ружьём бабушка меня не отпускала, и я берегла его, как зеницу ока, спрятав под кроватью.
Когда дядя Слава иногда сюрпризом приезжал среди недели, я прыгала до потолка. Иногда повиснув на его шее. О чем я тогда думала? О пустых пивных банках! О чем думала моя мать, я тогда не понимала. Еще, конечно, я думала о пистолете. Мне нравилось залезать в кобуру, спрятанную под синей адидасовской курткой дяди Славы, и чувствовать в руке тяжесть оружия.
— Яна, у тебя никогда не будет пистолета, — сказал мне как-то его хозяин.
Я сделала большие глаза и даже не произнесла — почему?
— Пока ты его вынешь, тебя уже убьют.
Теперь я спросила, почему? Дядя Слава улыбнулся:
— А потому, — и щелкнул меня по носу. — Если ты достала пистолет, ты должна выстрелить. И выстрелить первой. Иначе убьют тебя. А ты не сможешь выстрелить в человека.
— А ты сможешь?
Он на секунду замолчал и помрачнел. Потом ответил. Сухо.
— Теперь смогу.
И откашлялся. Мне было четырнадцать. Я была дурой. Я не понимала, что в эту минуту он думал о матери, убитой по его вине. Она пала жертвой его борьбы с «крышей». Жертвой его нежелания платить больше. Женщина, которая дала ему жизнь. Женщина, которая номинально значилась владелицей его фирмы. Потом я стала умнее. И мы ни разу больше не подняли эту тему. Обсуждение смерти свекрови, которой я не знала, было в нашей семье под негласным запретом.
— А что тогда делать? Носить баллончик?
Я его носила. В школу и со школы. Но использовала его лишь однажды. Против дяди Славы. По его требованию. В качестве тренировки. И закончилось все плачевно. Я прыснула слезоточивый газ против ветра, и все пропало на меня. Полчаса, а то и больше, я ничего не видела. И со мной можно было делать, что угодно. Даже макать башкой в канаву с пиявками. Что дядя Слава и делал.
— Яна, какая же ты непутевая!
— Ну что мне делать…
В моем плаче даже вопросительной интонации не было. Я не ждала никакого ответа. Хотя и получила тот же, что и от родителей: сидеть вечерами дома и не ходить никуда одной. Да, и «Шестьсот секунд» с Невзоровым и даже с Сорокиной не смотреть! Криминальные новости мы все равно узнавали друг от друга в школе.
И все же один путевый совет мне дядя Слава дал — вернее, показал. Несколько приемов самообороны. Все там же. На нашем поле аля стрельбище. И теперь помимо стрельбы у нас был рукопашный бой.
— Ты знаешь, чем твоя дочь занимается? — напустилась на отца мать, когда однажды без предупреждения явилась к нам на поле, потому что от нас, по недосмотру, убежала собака.
Ну чем мы там занимались? Вылезая из-под дяди Славы, я думала только о зудящей вывернутой руке. А о чем подумала мама…
Дяде Славе пришлось уехать до ужина, и на даче он больше не появлялся. Как и у нас дома. Со мной никакой беседы не провели. С ним, видимо, да. Черт бы побрал родителей и расхожую фразу девяностых «тому, кто носит Адидас, тому любая баба даст»…
Мне давать ему было абсолютно нечего. Месячные у меня, конечно, пошли, хоть и с опозданием, но гормоны сходить с ума не спешили, и я делала не меньшие глаза, чем мама тогда на поле, когда слышала на уроках за спиной перешептывание одноклассниц о том, что у них бурная жизнь и надо бы начинать уже пить противозачаточные таблетки. Я поворачивала голову к Алле, но та вообще ничего не слышала, строча бездарные стишки о несуществующей любви в тетради в клеточку на половину девяноста шести листов. Ага, вместо химических формул.