Гарри Стайлс».
========== Глава 4. ==========
Ни тонкий звон венецианских бус,
(Какая-нибудь память Казановы
Монахине преступной) — ни клинок
Дамасской стали, ни крещенский гул
Колоколов по сонной Москови́и —
Не расколдуют нынче Вашей мглы.
Доверьте мне сегодняшнюю ночь.
Я потайной фонарь держу под шалью.
Двенадцатого — ровно — половина.
И вы совсем не знаете — кто я.
Марина Цветаева
Целая неделя прошла для Луи в сильнейшем напряжении – его мама ни слова не сказала о произошедшем у моря. Он чувствовал, будто его застукали как минимум за поцелуем с любовником, мысли о максимуме же заставляли щеки гореть, а голова после мимолетной мысли о близости с Гарри Стайлсом гудела весь остаток дня, точно поезд, на котором они добрались обратно до Парижа в их апартаменты на набережной Мориса Берто.
Пятница. Луи следовало бы придерживаться заведенным правилам, когда он перед сном приходил в комнату матери и устраивался в ее ногах, пока та расчесывала его волосы и давала наставления или же просто рассказывала интересные истории из жизни, которых было не мало.
Сегодня он боится остаться наедине с Джоанной до такой степени, что руки дрожат и сердце замирает. Боится, что она будто бы читает его мысли, которые вместе с морским ветром улетели в поместье Альфы продолжить разговор, первый за всю сознательную жизнь Луи, который зажег в нем интерес. И ни слова о войне! Потрясающе.
Минутная стрелка уже перевалила за единичку, указывая, что пора бы “броситься в ноги к матери”, да вот только страх никак не отпускает. Однако никто не позволял ему пропускать час, отведенный для него, и если Омега проигнорирует общение, то в лучшем случае получит выговор от отца, в худшем… Что ж, мысли об этом разрывают голову сильнее самого Гарри Стайлса.
Тихий, нерешительный стук в дверь и немедленное “входи”, и Луи в одном только пеньюаре стоит перед матерью, склонив голову, словно оклеветанная и принявшая эту клевету ведьма средневековья, совершенно не представляющая, в чем ее вина.
— Вы опоздали.
— Простите, — он привычным движением устраивается у подножия кресла, прислоняясь к мягкой обивке, где уже ждет Джоанна, всегда безупречная и ухоженная.
Женщина берет со столика расческу, нежно касаясь пальцами свободной руки волос, разделяя их на пряди. Это интимное уединение всегда казалось Луи чем-то по истине сакральным, когда ненароком выдаешь матери все секреты, расслабляясь в ее руках, но только не сегодня – его плечи напряжены, в глазах скапливаются слезы от предчувствия дурного.
— Луи’, — начинает Джоанна, заставляя неокрепшее сердечко сына сжаться и замедлить удары. — Ты уже совсем взрослый, я хотела бы поговорить с тобой на откровенную тему.
— Мама…
— Не перебивай, — она продолжает расчесывать волосы. — Я хочу рассказать тебе некоторые тонкие моменты в семейной жизни. Думаю, ты уже достаточно готов к этому.
Женщина макает пальцы в кокосовое масло и начинает втирать его в кожу головы, массируя и пытаясь расслабить.
— Дорогой, твой муж всегда должен быть доволен тобой и не искать удовлетворения на стороне, как сейчас делает большинство Альф. Ты должен быть для него самым лучшим — маленьким неопытным ребенком, когда он рассказывает о своих достижениях, восхищаясь любыми мелочами; высшего класса служанкой, когда дело касается принеси-подай; самой недоступной королевой, императрицей, Клеопатрой, когда он решит, что завоевал тебя; и последней проституткой в его постели. Когда твой муж решит овладеть тобой, все должно пройти на таком уровне, что ты останешься без сил, выжатый до последней капли, тогда как Альфа будет полон энергии – только в этом случае ты удовлетворишь его полностью, иначе же придется мириться с огромным количеством любовников.
Луи тяжело дышит, замерев от неожиданной откровенности, чувствуя жар во всем теле, страх перед будущим.
— Никогда твоему мужу, твоему любимому человеку ты не должен наскучить.
— Мужу или любимому человеку? — тихо спрашивает Омега, зажмуривая глаза, поняв, что произнес это вслух.
— Он непременно станет для тебя таким, дорогой, может и не сразу, но со временем… Твоя первая течка случится совсем скоро, и лучше бы, чтобы у тебя был муж к тому времени.
— Но это же не обязательно? Вы сами вышли замуж за отца только в двадцать два, почему…
— Луи’, это не обсуждается.
— Что? — он разворачивает к матери лицом, ища в ее глазах ответ. — К чему такая спешка? Я не понимаю…
— Так будет лучше для твоей репутации и для сохранения чести семьи.
— Ох, так вот в чем дело, — он закатывает глаза в порыве скептицизма. — И что, устроите бал-смотрины? Выставите меня на аукцион?
— Дорогой, ничего этого не будет, — с мягкой улыбкой и строгостью в глазах отрезает Джоанна. — Отец уже нашел тебе мужа.
— Ч-что? К-как? Кто? — его глаза расширяются в страхе услышать имя.
— Это Джонатан, Луи’.
Мать долго еще расчесывала волосы Луи, что, казалось, вот-вот вычешет там плешь. Она рассказывала о том, как «должно быть» и как нет в семейной жизни, упорно не замечая поминутных всхлипов сына, который то и дело вытирал глаза ладошками, пытаясь подавить в себе страшную боль. Будь у него сейчас сигарета — он бы закурил.
Лишь ближе к полуночи мать, рассказав все хитрости и подлости замужества, в котором Омега равняется нулю, в котором Омега должен быть куклой с милыми глазками и бантиками для своего «победителя», но никак не личностью, потому что, как выразилась Джоанна, «это быстро надоедает». Больней всего было то, что его мать, мать, которую он любил и уважал, на которую всегда ровнялся, женщина с большим умом и незаурядным мышлением, тоже была «куколкой» для мужа.
— А теперь поцелуй меня и иди спать, я и так сегодня тебя задержала, — сказала Джоанна, последний раз проведя рукой по пахнущим кокосом шелковистым волосам сына.
Луи последний раз вытер глаза, понимая, что краснота все еще видна и будет видна еще долго, встал и с гордой ровной осанкой повернулся к женщине, расслабленной и слегка улыбающейся своей привычной снисходительной улыбкой.
— Простите, матушка, мне нездоровится. Не хотел бы заразить Вас, — отчеканил он и направился к выходу, рассерженный, обиженный, но понимающий, что сейчас нужно собрать все силы в кулак и показать, что на самом деле он не просто «кукла» и не будет просто так терпеть унижение. Этим жестом он был отомщен.
Джоанна, вечно непроницательная, почувствовала колкий удар в сердце, понимая, что, возможно, выбрала не тот тон или была чрезмерно груба и резка.
— До завтра, маменька. Доброй ночи, — добавил он уже на пороге, не оборачиваясь, так как слезы подступили к глазам снова.
Но лишь войдя в комнату, Луи позволил себе вдоволь разрыдаться, словно слезы могли помочь. Впрочем, могли. С каждым вздохом, с каждой каплей ум его становился ясней. И с прояснением ума ему становилось все невыносимей оставаться дома, словно отчие стены давили на него, словно за окнами сгущалась вся вселенская темнота, и нужно было, во что бы то ни стало, вырваться, выбраться, уйти отсюда, хотя бы на время.
И мозг выдвинул самый необходимый сейчас вариант. Луи кинулся к шкатулке, где берег многие свои мелочи, признания в любви и прочую дребедень, которая всегда теряется, если не собрать ее в одном месте. Желательно закрытом. Он мигом отыскал записку Гарри, на обратной стороне которой красовался адрес. В первый раз Луи и не обратил на него внимания, а сейчас понял, что это Сен-Жерменское предместье. Что же, роскошь всегда действовала на него успокаивающе. Не зря же его, как и многих других Омег из богатых семей, прозвали бесебеже. Что-то в этом было.
Он быстро накинул на ночную сорочку из шелка легкий плащ, в котором уже сейчас будет холодно, но главное было хоть чем-то прикрыться и поскорей уехать, сбежать. Луи тихонько проскользнул в прихожую и вышел из дому, прикрыв за собой дверь. Его не особо волновало то, что его могут хватиться. Он даже не подложил подушек в постель. Пусть. Ему плевать.
Извозчик попался почти сразу. Луи вскочил в экипаж и твердым голосом продиктовал адрес.
Ночной Париж действовал успокаивающе и в то же время заставлял слезы катиться сами собой. А как хотелось показаться перед Гарри в достойном виде, подумал Луи, и тут же его охватил гомерический хохот. В достаточно легкой накидке, поверх ночной сорочки, с заплаканными глазами и убитым видом. Да уж, о «достойном» наряде он даже не успел подумать.