— Сейчас? — с надеждой в глазах спросил Андре, делая нерешительный шаг вперед, как никогда ощущая себя маленьким, ненужным.
— Нет, милый, сейчас я…
— Вы готовы? — в комнату вошел Николас, натягивая кожаные перчатки, не забыв похлопать крестника по спинке в знак приветствия.
— Да, Месье, — Владислав кокетливо улыбнулся и поднялся с софы, на выходе потрепав мальчика по взъерошенным волосам.
— Куда Вы уходите? — срывающимся голосом спросил Андре, бегая взглядом с одного мужчины на другого, чувствуя, как маленькое его сердечко разбивается о мраморный пол Дворца.
— Время требует уважения к себе, Андре, пора возвращаться в Испанию, — спокойно ответил Альфа, положив ладонь на поясницу Омеги, направляя его.
— А В-вы? — впервые за долгое время мальчик почувствовал стену отчуждения от друга, теперь не в силах обратиться к нему “ты” и “Владюся”.
— И мне пора в Испанию, милый, — он улыбнулся и чмокнул ребенка в макушку, поддаваясь напору Королевской власти.
— Я выучу… мы хотели… — Андре хлопал слипшимися ресницами, смаргивая бисеринки слез, ломаясь, получая глубокую травму, неосознанно давая себе слово стать взрослым в ближайшее время, ища в пустоте коридора любимый силуэт, что скрылся в карете.
***
В то время как чуть ли не в каждой комнате огромного Дворца разгорались страсти, Гарри стоял уже вторую минуту, не набираясь решительности, которой у него было сполна, не борясь с волнением, что отпустило его у алтаря в момент, когда Луи сказал троекратное “да”, а просто давая своему супругу чуть больше времени, чувствуя его страх. Мужчина знал, что Омега не перестанет бояться, погрузившись в свои не самые положительные мысли, пока не окажется в безвольном положении, когда думать станет невозможным.
Он открыл дверь, ловя затравленный взгляд молодого олененка в зеркале, у которого и сидел Луи, снимая с шеи украшение, что мерцало в свете одной свечи.
— Я помогу, — Гарри подошел почти бесшумно, замечая, как дрожат руки и плечи Омеги, как на его ресницах замерли капельки слез, что ничем не уступали бриллиантам. Он смотрел в зеркало на бледные щеки Луи, на его открытые ключицы и просвечивающееся через тонкую ткань пеньюара тело, тяжело сглатывая и глубоко вдыхая, сдерживая себя от резких движений и действий, что могли еще больше напугать. — Скажи мне, что происходит?
— Ничего, — сдавленно ответил Луи, сминая пальчиками кисточки пояса. — Вы… Вы останетесь на всю ночь? — его голос почти не звучал, губы подрагивали, а оттого оказались закушены, дабы спрятать свою нервозность, что витала в воздухе, смешиваясь с незыблемым запахом Парижа.
— Да, — Гарри все смотрел, наслаждался этой робостью, мягкостью и плавностью редких движений, бархатистостью кожи под подушечками пальцев, что медленно оглаживали плечи, проникая под ткань, спуская ее с плеча.
— Я… — Луи резко встал и отошел к дверям, которые вели на балкон, распахивая их еще шире, отчего тюль, а вместе с ним и подол пеньюара, взлетел, поддаваясь порыву ветра. Он вышел, дрожа от важности момента, от непонимания своих мыслей, что терзали его — одно только желание овладевало им, чтобы он, сильный, всевластный, жесткий и неисправимый собственник, спас его от самого себя.
— Прелесть, — в проеме показалась фигура, которая в свете луны казалась Луи еще более прекрасной и пугающей. Мужчина, в отличие от самого Омеги, успел избавиться от всех атрибутов свадьбы и переодеться в кальсоны, наплевав на рубашку, что неимоверно смущало Луи, который не видел тела Альфы больше года. Сам он должен был с помощью служанок принять ванну, натереться маслами, уложить волосы, надеть самое прекрасное кружевное белье, но те оказались выгнанными на стадии, когда корсет упал к ногам вместе с крупными каплями слез.
— Пожалуйста, — и Гарри знал, что значит эта мольба, эта отчаянная просьба в глазах, в жесте наклоненной вбок головы, что давало свободный доступ к шее, где натянутая вена отбивала последние секунды своей свободы.
Луи ждал будто вечность, когда мужчина делал два шага, что разделяли их, обнимал за талию, прижимал к себе, не отводя взгляда от кристально чистых глаз, отражающих звездное небо и все то прошлое, что принесло, казалось, нескончаемую боль. Гарри поднес ладонь к лицу Омеги и провел большим пальцем по губам, таким манящим и нетронутым, он наклонился, чувствуя, как замер Луи в его руках, перестал дышать, точно и не было поцелуя в Церкви и в том далеком времени.
— Wer die tiefste aller Wunden, — прошептал Альфа в губы, опаляя дыханием нежную кожу, соединяясь с Луи в поцелуе, медленном, чувственном, первом. Он подхватил его, невесомого, воздушного, и занес в комнату, где было куда теплее, где шелковые черные простыни промялись под тяжестью двух переплетенных тел, принимая их в свою ласковую прохладу. — Wer geliebt was er verloren, — Гарри говорил тихо, касаясь губами чувствительной кожи тонких розовых губ, очерчивая ладонью изгибы талии и бедер, проникая под пеньюар, сжимая попу, получая в ответ неслышный стон и прикрытые в наслаждении веки, целуя снова, ловя сладкий выдох языком, касаясь его кончиком языка Луи, сгорая от острого прикосновения.
Гарри медленно раздевал Омегу, не ощущая и толики сопротивления, выцеловывая каждый участок тела, слизывая капельки пота и мурашки, чуть покусывая, вдавливая в перину, наслаждаясь близостью. Он не торопился, не оставляя без внимания ни один пальчик, особенно страстно припадая к подколенной ямке, вызывая невероятную дрожь и непривычный испуг, после поднимаясь по бедрам к попе, будто случайно слизывая вязкие капли смазки, не в силах сдерживать глубокие полустоны, подготавливая Луи к скорому проникновению набирающими скорость поцелуями и касаниями.
— Прелесть, — Гарри прижался всем телом к Омеге, поднимая его руки над головой, переплетаясь пальцами, целуя горячо, жадно, входя внутрь медленно, получая огромное удовольствие от узости, сладости запретного, желанного плода, единственного, что утолял животный голод.
— Я… — Луи дышал ртом, стонал в забытие, — Вам, — выгибался навстречу, чуткий к каждому движению, принимая в себя полностью, замирая, упиваясь, — не прелесть.
— Конечно, — Альфа ухмыльнулся в ответ, подаваясь вперед с силой, однако до сих пор действуя трепетно, будто Луи был из тонкого хрусталя, хрупкий в своей невинности и доверии. — Мой…
— Никогда, — он впивался пальцами в широкие плечи, обхватив талию напротив ногами, что в свете луны казались еще более прекрасными, бледной кожей с полоской отблеска. Луи вдыхал терпкий, мускусный аромат, сходя с ума от его власти и воздействия на сознание, содрогаясь от каждого нового проникновения, расслабляясь, отпуская свой страх, ощущая, как все больше смазки выходит из него, что, бесспорно, влияло на Альфу, который судорожно втягивал воздух, набирая темп, сжимая тонкое тело в руках, оставляя темные пятнышки на шее и ключицах.
Луи сгорал в наслаждении, наконец испытывая все в реальности с тем, который завладел мыслями, сжимаясь изнутри, пульсируя, умоляя своими движениями и стонами о большем, теряясь, отключаясь в крепких страстных объятиях. И если Омега, измученный ожиданием Венчания, брачной ночи и самим соитием, стал выбираться из хватки, то Гарри, будто озверевший, не достигший желаемого, со всей силой схватил его за бедра, перевернув к себе попой, входя быстро, выбивая из Луи остатки самообладания, зная, какой он сейчас чувствительный, кусая шею. Альфа кончал внутрь, не заботясь о чистоте, отпуская сдержанность, подчиняясь сумасшедшим инстинктам, возбуждаясь будто в гон от одного только вида разрушенного Омеги, запаха смазки и голубизны глаз, сверкающих от слез, скрытых густыми ресницами, что одним взмахом подчиняли.
Луи расслаблялся, думая, что все закончено, что легкие касания подушечек пальцев, которые бегали по спине, короткие поцелуи с придыханием и шепотом стихов, уносившие в прекрасную реальность, были последним витком перед сном. Однако стоило Омеге едва ответить, провести кистью по груди, чуть надавливая, ластясь, прогибаясь под обвитыми вокруг талии руками, Гарри брал его снова, медленно, чувственно, забирая крохотные остатки сил.