— Луи’, — почти фыркает Лиам, — любой Альфа в этом доме, да и за пределами его, готов упасть к вашим ногам. Разве вам недостаточно этого? — недоумение на лице юноши заставляет добавить с почти презрением к себе, — мое сердце всегда было вашим, Луи’.
— Вы играете со мной… — разбито шепчет Омега. — Скажите, что любите меня. Я люблю вас, — его тело непроизвольно двигается в сторону мужчины, подчиняясь подсознанию.
— Не говорите так, — прерывает Альфа, — вы должны держать себя в руках и не идти на поводу у своих детских чувств, — он старается смотреть парню в глаза, но взгляд сам падает на такие соблазнительные ключицы. — Вы слишком молоды для подобных объяснений.
— Лиам, но я люблю вас! И вы должны любить меня, вы ведь любите? Скажите, скажите мне, вы любите меня?
— Луи’, — он немного колеблется, прежде чем решиться на страшное, по его мнению, — да, люблю, — и движение головой, словно болванчик, что согласен со всем, о чем его спрашивают.
Омега расслабляется и еще сильнее подается вперед, прикрыв глаза и чуть откинув голову назад в ожидании поцелуя. Эти красные пленяющие губы так и манят Лиама, это его шанс почувствовать их на вкус, узнать сладость такого желанного юноши. Но его понятия и отношение к жизни берут верх, заставляя отстраниться.
— Мы должны забыть это, расстаться и по возможности больше не видеться.
— Почему? — маленькие бровки недовольно сдвигаются к переносице. — Разве вы не собираетесь брать меня в мужья? Разве вы не хотите этого?
— Я женюсь на Авелин, — твердо заявляет Альфа, смотря куда-то вдаль, но его прерывают сильные руки, что цепляются за бицепсы и разворачивают к себе, при этом посылая мурашки по всему телу, тяжесть которых концентрируется в области паха.
— Но вы же любите меня!
— Не обижайтесь на меня, Луи’, — они находятся в такой близости, что чувствуют дыхание друг друга. — Но я не могу быть с вами, вы слишком молоды, чтобы понимать всю суть замужества.
— Но я люблю вас! Я хочу быть вашим мужем, — отчаянно настаивает Омега. — Вы не любите Авелин!
— Мы с Авелин созданы друг для друга, — нежно отвечает Лиам, — мы очень похожи и…
— А как же любовь? — глаза Луи раскрываются в шоке, уже наполненные слезами.
— Дорогой, мы с вами такие разные. В вас кипит жизнь и желание, а я… что я могу вам предложить?
— Вы трус! Вы боитесь меня! Боитесь оказаться слабым! — злость окутывает Омегу, с головой окуная в обиду и горечь, что вконец развязывает язык. — А эта податливая, глупая овечка вам под стать! Она и возразить ничему не может! — Луи топает ножкой и эффектно разворачивается, взмахивая юбкой так, что открываются щиколотки, привлекая внимание Лиама.
— Не смейте говорить так об Авелин! — он вновь подходит к Омеге, подчиняясь внутреннему желанию Альфы быть ближе.
— Я не собираюсь слушать вас! Вы обманули меня, заставив поверить, что любите меня, что хотите взять в мужья!
— Разве я когда-нибудь…
— Вы играете со мной! Вы разбили мое сердце! — возмущение захлестывает, призывая Омегу к решительным действиям. — Вы… вы… я даже не знаю теперь, кто вы! — он замахивается и со звонким звуком ударяет Альфу по щеке, что ни в коей мере не допустимо.
Луи всхлипывает, когда понимает, что натворил, наблюдая, как Лиам с горделивой осанкой выходит из кабинета, закрывая за собой дверь, подтверждая свое превосходство и достоинство.
Омега хмурится и тихонько плачет, всеми силами пытаясь заглушить ощущение уязвимости. Ему на глаза попадает непонятной формы статуэтка, какие он всегда презирал, видя в них лишь пустую напыщенность и возможность собрать больше пыли. Он хватает ее и с силой кидает в камин, где фарфор с благодарностью разбивается на мелкие осколки так же, как и молодое сердечко Луи.
— Сколько страсти, — доносится смех из-за кушетки, являя взору испуганного парня взрослого мужчину лет так тридцати в костюме и с вьющимися волосами, которые сразу наблюдает хоть и усталый, но поверхностно подмечающий детали ум.
— Месье, почему… — Луи делает несколько рваных вдохов, понимая, что все его признания были услышаны посторонним. — Почему вы прятались и не сказали о своем присутствии?
— О, я не мог лишить себя столь чудесного представления. Но не бойтесь, — он медленно подходит к смущенному Омеге, что всеми силами пытается избавиться от надоевшего румянца, понимая, что забыл спасительный веер, — я не выдам вашей тайны, — ухмыляется Альфа, засовывая руки в карманы брюк из редкой ткани, которой не было даже в продаже, уж Луи-то знал.
— Вы не джентльмен, — вскидывает подбородок Омега, заявляя, по его мнению, самое страшное оскорбление.
— А вы, дорогуша, не леди, — каждое слово так и сочится язвительностью.
— Я не дорогуша! — возмущается Луи, ноздри которого раздуваются от злости на этого несносного хама.
— Кто же вы?
— Я мужчина! — он направляется к двери, чтобы покончить с этим.
— Если так, то вы отправитесь на войну, о которой все говорят? Ведь именно мужчины идут воевать за страну.
— Так значит и вы не мужчина, — словно рассвирепевший бык разворачивается Омега, бросая взгляды полные ненависти и презрения.
— Вообще-то это был комплимент, — ухмыляется Альфа, откидывая волосы назад, проникая в пряди длинными пальцами. — Мужчины в Омежьем обличие мне никогда не нравились, — он обольстительно улыбается, когда продолжает, — надеюсь видеть вас чаще, когда вашу маленькую головку покинут мысли о Месье Пейне. Как он вообще мог увлечь натуру, полную неуемной жаждой жизни и страсти?
— Замолчите! Вы не достойны его ни на секунду! — шипит Луи, слыша в ответ лишь смех и приглушенные слова, когда все-таки выходит в холл, полный гостей.
— Уверен, что вы никогда не сможете залатать дыру разочарования, искусно сделанную Месье Пейном.
========== Глава 3. ==========
Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха.
И напрасно слова покорные
Говоришь о первой любви,
Как я знаю эти упорные
Несытые взгляды твои!
Анна Ахматова
Луи однозначно нужно было уединиться, а лучше вообще уйти в комнату, чтобы никто не смог увидеть слез, стоявших в глазах, что вот-вот готовы были скатиться по горящим жаром щекам. Спасительная дверь в уборную, что так искусно была скрыта тяжелыми бордовыми шторами, замаячила впереди в противоположной стене. Оставалось только пересечь пустой холл, который беспорядочно комбинировал в себе смесь разных стилей: разрез окон в грациозном готическом, редкая мебель в виде пары кресел и софы, небольшого столика и непременно вазы с живыми цветами на нем в гармоничном античном, аксессуары, будь то багеты картин на стенах, либо бра во что бы то ни стало со свечами (электричество с недавних пор стало признаком бедности) восточного происхождения, отделка самих же стен была выполнена в роскошном барокко – эта эклектика вызывала в Луи лишь чувство безвкусицы и ощущение, что хозяин решил впихнуть в свой дом все, что только превышает стоимость повозки с парой вороных коней, дабы произвести впечатление на обывателей, что “случайно” забрели к нему на полдник.
Омега уже касается холодной резной ручки, когда слышит так не вовремя появившийся из не откуда противный, будто грязный голос.
— Луи’! Ох, подожди меня! — Сьюзан, стуча каблучками по мраморному полу (“Хоть бы поскользнулась”, — ненароком думает юноша), подбегает к застывшему Омеге. — Почему ты не танцуешь? — запыхавшись, спрашивает она, — все Альфы уже заняты! Тебе стоило бы поторопиться и…
— Я как раз собирался, — откашливается и отвечает Луи, сжимая ручку сильнее: слишком много эмоций за последние сутки. К тому же он уверен, что стоит ему появиться в зале, все Омеги будут с радостью забыты своими кавалерами, которые чуть ли не наперегонки, словно лошади на скачках, подбегут к нему с просьбой о танце, а самые смелые попытаются настоять на совместной прогулке в саду под луной, обязательно наедине, получив в ответ игривый взгляд, легкий удар веером по плечу и, разумеется, отказ.
Не стоило и гадать, что назойливая, будто муха в раннее летнее утро, которая мешает сладкому сну с восхода солнца, Сьюзан увяжется за юношей, ловко проникнув в открытую дверь уборной, что отличалась от аналогичных комнат на втором этаже своими габаритами, превышая их как минимум в два раза, имея внутри пару раковин и несколько зеркал во всю высоту стен. Убранство заставило Луи закатить глаза: недаром это помещение считалось гостевым, хозяин видимо отроду не слышал о чувстве вкуса, заставляя периметр ненужными картинами с изображением правителей разных эпох в золотой окантовке, которые следили за каждым твоим движением, что даже поправить чулки было неловко. И, конечно же, эта несуразица должна была произвести на вошедшего впечатление немыслимого богатства, коим владеет семья, живущая в этом “прекрасно декорированном” особняке.