========== Глава 4. ==========
А тело, — тело все дрожит…
Цветка поблекшего бледнее
Мой истомлённый страстью вид…
Я бездыханна… и, немея,
В глазах, я чую, меркнет свет…
Гляжу, не видя… сил уж нет…
И жду в беспамятстве… и знаю —
Вот, вот умру… вот умираю.
Сафо
Альфа стоял в дверях гостиной, куда его проводила женщина в возрасте, выполняющая здесь роль повара, няньки и своеобразного дворецкого, последняя же ее, по всей видимости, не устраивала, потому как действовала она крайне пренебрежительно, показывая дорогу неряшливыми жестами, бурча что-то под нос. В комнате на полу устроился Андре, собирая из деревянных брусков одному ему известное нечто, похожее на покосившийся дом в миниатюре. Мальчик вздрогнул и повернулся, свалившись на попу от неожиданности, когда увидел своего отца, привыкнуть к нему у ребенка еще не было возможности, поэтому линию своего поведения он еще не успел определить — он так и сидел, хлопая длинными ресницами и открыв в форме буквы “о” маленький ротик.
— Добрый вечер, Эндрю, — Гарри прошел внутрь, присел на корточки напротив сына и потрепал его волосы, которые находились в лучшем порядке, чем это было вчера. В целом весь вид мальчика говорил о том, что его подготовили ко встрече: белая рубашка с коротким рукавом аккуратно заправлена в шорты, что прикрывали разбитые колени, ботиночки зашнурованы и вычищены, на шее красовался темно-зеленый атласный бантик-бабочка под цвет глаз, очевидно, выбранный Луи.
— Добрый вечер, — Андре улыбнулся, показывая свои маленькие коренные зубки и ямочки на щеках, что достались ему от отца, и лукаво засверкал глазками, — отец.
Гарри замер. Теперь пришла его очередь хлопать ресницами от неожиданности: он предполагал, что должно было пройти намного больше времени, прежде чем ребенок привык бы к нему и стал свободно использовать прозвище — мужчина плохо знал сына, что в который раз заставило его чувствовать себя не лучшим образом.
— Что Вы строите?
— Дом для солдатика. Он вернулся с войны, — мальчик показал игрушку, у которой отсутствовала половина тела, но все еще была овальная подставка, что едва держалась прикрепленная к одной ноге. — Остался без дома и семьи.
— Эта история вымышлена, или Вы слышали ее от кого-то? — Гарри заинтересовался трактовкой испорченной куклы, которую давно пора было выкинуть.
— Друг моего крестного был на войне, а потом… Он все забыл, — глаза Андре широко раскрылись, будто он до сих пор оставался под впечатлением, — кто его семья и где он живет. У него не было ни руки, ни ноги, и ходить он больше не мог. Но Николас ему помог, — он кивнул и поджал губы, вновь отвернулся к брускам.
Слова мальчика заставили Альфу задуматься, так глубоко, что он на несколько минут ушел в свои мысли, под внутренним влиянием пересев на софу и закурив, наблюдая при этом за сыном, как он достроил стены и возвел крышу с помощью измятой бумаги, которую старательно пытался выпрямить.
— Эндрю, что это? — Гарри нахмурил лоб, узнавая издалека почерк Луи, коим был испещрен лист с обеих сторон.
— Папочка пишет стихи, — ребенок встал и резво подбежал к отцу, без стеснения устраиваясь рядом, прижимаясь к нему и укладывая находку у старшего на коленях. — По-французски, — добавил он, широко улыбаясь. — Я могу прочитать!
— Не думаю, что… — мужчина хотел было остановить Андре от незапланированного раскрытия плода творчества Луи, но тот уже водил пальчиком по строчкам, сосредоточенно сведя бровки к переносице и четко выговаривая каждую букву.
— “Останься хоть тенью милой,
Но память любви помилуй —
Черешневый трепет нежный
В январской ночи кромешной”.
Он остановился и перевел дыхание, любопытно оглядываясь на отца, ожидая его реакции на свой труд, который вне урока казался куда более интересным.
— Прекрасно, — по-французски начал Гарри, обнимая ребенка за плечи, тем самым прижимая его к себе окончательно. — Вы понимаете то, о чем прочли?
— Я понимаю, но не понимаю, — захихикал Андре, довольный одобрением и так давно желанной близостью.
— Вам стоило спросить разрешения у папы на прочтение, — он сказал это строже, чем похвалу, еле удерживая самого себя от жажды узнать, что же написано дальше, о чем думал Луи в его отсутствие, было ли это связано с реальностью или же вылилось из выдуманного мира, что развернулся в его воображении.
— Но он сам оставил листок здесь, — мальчик покачал головой, не соглашаясь с отцом, но, наткнувшись на недовольный взгляд, стушевался и кивнул.
— Это элементарный этикет, Эндрю. Личные вещи другого человека должны оставаться таковыми до тех пор, пока он сам не позволит Вам…
Его прервали тихие шаги и тонкий голосок, велевший кухарке подать ужин, — в гостиную вошел Луи.
— Добрый вечер, — весь его вид говорил о покорности: всегда расправленные плечи теперь немного были сведены вперед, правое же чуть приподнято, будто Омега в этом жесте пытался спрятать свое лицо, как делал лебедь, прикрываясь крылом; цвет тонкого изящного платья без корсета, струящегося по телу и ложащегося вдоль каждого изгиба, своей нежностью добавлял хрупкости.
Гарри встал и поклонился, понимая, что на миг перестал дышать, вспомнив их первую прогулку у взморья, что они провели наедине. Вот только тогда Луи был другим — мужчина подумал, что ему не хватает чего-то, что этот тихий, спокойный Омега не может быть тем, который свел с ума весь Париж, заставив бросать к его ногам драгоценности и свои сердца.
Луи медленно поднял взгляд и посмотрел прямо в глаза мужчине. И тогда Гарри понял, что внутри этого робкого маленького человечка горит озорной огонек, а все это игра, тому подтверждением стала легкая, едва заметная ухмылка, что коснулась только одного уголка губ и исчезла. Луи опустил взгляд и провел пальчиками по цепочке, которая огибала его острые ключицы и спускалась вниз, прячась кулоном за платьем — Альфа закусил губу, сдерживая улыбку.
— Надеюсь, Вы не откажетесь от шоколада на десерт?
— Шоколад… — Омега вдохнул ртом и едва пожал плечами. — Брунилда уже приготовила панна котту, и… — он замер, увидев в руке Гарри черновик его стихотворения. — Вы читали? — холодно спросил Луи, вдруг превратившись в статую, коей отказался стать после выступления Ирэн.
— Нет, — Альфа протянул сложенный пополам листок.
— Благодарю, — Луи принял его и поджал губы. Повисла тишина, гнетущая, густая, инстинктивно создаваемая Омегой.
— Я читал! — Андре вдруг решил, что родитель его обиделся оттого, что никто не обратил внимания на его творчество. — Вслух даже!
Луи вопросительно приподнял брови и не смог сдержать смешок, который перерос в тихое хихиканье, отчего Альфа разулыбался и расслабился, наконец привыкая к обстановке.
***
Стол не был полон, как Гарри привык, в одиночестве завтракая в замке, обедая в доме родителей Адель, ужиная в кругу политиков, заполняя сигаретным дымом и пустыми разговорами кулуары, скорее скромен: один вид порционных закусок из морепродуктов, одно основное блюдо, что с аппетитом уплетал Андре, болтая ножками под стулом и довольно качая головой — было видно, что густой рыбный суп с гренками и томлеными овощами являлся любимым, — и десерт в виде панна котты в креманках, украшенный свежими ягодами.
Гарри удивлялся тому, как свободно чувствовал себя Омега в сложившейся обстановке “нероскоши”, как он гармонично вписывался в эту небольшую квартирку, владея пространством, как гордился тем, что все это было его, что никто не спонсировал его, в обмен используя тело. По невинным, робким движениям дрожащих рук нельзя было и предположить, что мальчик, который громко поблагодарил Брунилду за ужин и убежал за двери, являлся сыном Луи, что Омега прежде отдался кому-то.