— Я согласна с Гарри, его стихи словно хотят эпатировать публику, — вступила в разговор Адель, которая не то чтобы внимательно читала Рембо, но некоторые мысли по этому поводу у нее были.
— Я совершенно не согласен с вами обоими, он дорос и в стилистическом, и в тематическом плане, если не перерос. Его стихи — это не попытка эпатировать, его слог — сложен, но прекрасен. Мне выпала прекрасная возможность переводить “Пьяный корабль” на испанский, и, уж поверьте, я вчитывался в каждое слово, чтобы передать с максимальной точностью всю гамму, всю симфонию его стиха. “…я видел снежный свет ночей зеленооких,
лобзанья долгие медлительных морей,
и ваш круговорот, неслыханные соки,
и твой цветной огонь, о фосфор-чародей!” Послушайте, какой оборот здесь набирают звуки, как дивно они сливаются воедино, словно мы попали в море, по которому странствует корабль. Что и говорить о теме! Неужели никто из нас не чувствовал себя брошенным всеми пьяным кораблем, который скитается по прекрасным морям, видит то, чего не доводилось видеть никому, но все это чужое, холодное, хочется к родной гавани, к родным мелким водам, но вместо этого тебя все носит и носит по бесконечным просторам, по неизведанным землям! Если никто из вас не чувствовал такого? Если нет, то я искренне завидую, — Луи снова пригубил вина, а в груди Гарри от его слов повеяло холодом. Ведь это он заставил Луи скитаться по бескрайним морям, по неизведанным землям в поисках той родной гавани. И он гордился тем, что этот хрупкий Омега так гордо нес на плечах весь этот прекрасный мир!
— После такой исчерпывающей, пусть короткой, рецензии Луи’ мне захотелось перечитать эту поэму, — серьезно сказал мсье де ля Фер.
— После такой исчерпывающей, пусть короткой, рецензии Луи’ мне захотелось прочитать эту поэму, — пошутил Лиам, и все засмеялись тому, как непринужденно показывает он свою неосведомленность в современной культуре.
— Да, но это если говорить о “Пьяном корабле”, а другие его стихи жестоки и местами отвратительны, — сказала Адель.
— И что же жестокого и отвратительного в том, чтобы давить блох? — спросил Луи, подразумевая стихотворение Рембо.
— Это потому, — ответил Гарри, — что Вы их никогда не давили.
— Много же Вы обо мне знаете, Гарри, — улыбнулся Луи. — Каждый день давлю. Этот стих не стоит воспринимать как констатацию некой действительности (во всяком случае, не полностью), но как метафора. Дорогая Адель, со дня Вашего замужества, я обещаю, Вас ждет прекрасная перспектива ежедневно давить блох, блох тоски, блох боли, блох отвращения. И, поверьте мне на слово, эти блохи гораздо более отвратительны, чем настоящие. Хотя Месье Стайлс прав, настоящих я никогда не видел, так что не совсем объективен, — немного разбавил тучную атмосферу Луи своими последними словами.
— Луи’, — посмеялся Месье де ля Фер, — Вы портите подрастающее поколении! Моя дочь, наслушавшись Вас, уйдет в монастырь или, чего хуже, в движение за права Омег.
— Ничего плохого ни в первом, ни во втором варианте не вижу, — ответил Луи с легкой улыбкой.
— Будьте спокойны, отец, не уйду никуда, — промолвила Адель, нежно сжимая руку Гарри. — У нас с Месье Томлинсоном слишком разные взгляды на жизнь.
— Царствие земное принадлежит Вам, Мадемуазель, царствие земное принадлежит Вам, — пожал плечами Луи, не настаивая на своей правоте.
— Это из “Меланхолического вальса”? – спросил Месье де ля Фер, и разговор полился в прежнем русле.
***
Дождь все усиливался, ухудшая видимость, очищая воздух — гости, которые прибыли сегодня в разное время, легко поддались уговорам остаться на ночь, разместившись в свободных комнатах, коих в замке было сполна. И будто жизнь замерла в этом доме, казалось, полном приведений прошлого, отрезанном от внешнего мира плотной пеленой воды, что смешалась с ароматом роз и вишни, которые медленно умирали под крупными каплями.
Луи бродил по коридорам, отдыхая от своих мыслей, пытаясь избавиться от них проверенным способом, вкушая виноградный напиток и чтением книг, со вторым пришлось сложнее, потому как библиотека оказалась занята Лиамом, которого через тонкую щель приоткрытой двери увидел Омега. Луи пошел дальше, освещая себе дорогу остатками свечи, что таяла в ручном подсвечнике. Его не интересовала прогулка Гарри и Адель наедине на скрытой плющом веранде, куда Месье де ля Фер отпустил их с весьма благодушной улыбкой, чуть строже сказав о времени возвращения, ожидая, что именно сегодня предложение руки и сердца вступит во всю силу. Не волновала и Авелин, которая своими снисходительными, сочувствующими взглядами только раздражала, будто Луи было дело до того, с кем хозяин дома проводит время и делит постель, с кем проведет остаток жизни и не умрет ли в одиночестве. Луи фыркнул, делая еще один глоток вина, удивляясь людям, которые чувствовали вину за всех окружающих, извиняясь за них будто за себя, испытывая неловкость за чужие поступки, что их не касались никаким образом.
Так он дошел до комнаты, когда-то отведенной для его занятий балетом с Ирэн, с милой Ирэн, которая попала под влияние Гарри не меньше остальных Омег, вот только вырвалась, оставаясь не победителем, не побежденным, будто заключила сделку с Месье, доставляя удовольствие, получая его в равной степени, что, разумеется, восхищало Луи. Он вошел внутрь, слегка улыбаясь сохранившейся обстановке и фонографу, который стоял все на том же месте, своему отражению в восстановленных зеркалах, от вида которых неприятные мурашки пробежались по позвоночнику. Свеча была оставлена возле инструмента, что поддался давлению на ручку и заиграл знакомую мелодию, которая болью отозвалась глубоко в сердце. Подушечки пальцев не спеша скользили по поручням станков, туфельки оказались скинуты где-то на середине пути у стены, давая ножкам возможность встать на носочки и ступать невесомо, поддаваясь музыке и внутреннему порыву, что поднимал руки в экзерсисе, неосознанно вспоминая уроки Ирэн и ее улыбку. Он выполнял адажио в центре зала, прочувствовал позы, гармонию своего тела и плавность переходов от движения к движению. Луи не исполнял прыжки, ограничиваясь фондю, не полным плие и порт де бра, сменяя основные позиции с участием поворотов и наклонов головы, как всегда увлекаясь и покидая реальность.
Он не вздрогнул, не открыл глаза, когда чужие крупные ладони обхватили его талию и чуть приподняли в воздухе, кружа, прижимая к холодному телу, что пахло дождем и цветами вишни. Гарри, как и много лет назад, появился словно призрак своего замка, окутывал присутствием, однако больше не вызывал того трепета и страха от незнания его последующих действий — Луи казалось, что он изучил мужчину вдоль и поперек, что не мешало ему наслаждаться его присутствием и неприсутствием одинаково, до сих пор не понимая себя ни в одном из этих положений.
— Прелесть, — Альфа заговорил тихо, ведя в танце, шепча на ухо.
— Я Вам не прелесть, Месье, — Луи сделал несколько мелких шагов вперед, остановленный за руку, закрученный в повороте, после притянутый к мужчине, прижатый к широкой груди, что вздымалась от глубокого дыхания.
— Что Вы скажете на то, если узнаете, что я женюсь на Мадмуазель де ля Фер?
— Что я искренне рад за Вас, — Омега впервые посмотрел в глаза Гарри, в которых тот не увидел и толики лжи.
— А если я сделаю предложение Вам? — спустя минуту медленного танца мужчина все-таки озвучил вопрос, что горел на кончике языка.
— Разумеется, что не рад за Вас, — рассмеялся Луи, заведя руки за шею Альфы, выгибаясь в спине, открывая шею из-под вуали, ощущая злость, что волнами исходила от Гарри, веселила его, заставляла все больше и больше пускаться в смех. Он ходил вокруг мужчины, касаясь его, оставаясь в танце и приподнятом расположении духа.
— Не Вам решать, — Альфа остановил Луи, заведя его руки за спину, схватив за шею, поглаживая ее большим пальцем, будто угрожая, — что для меня лучше, прелесть.
— Но скажите, зачем я Вам? Разве не с Адель Вы чувствуете себя желанным, окутанным спокойствием и уверенностью в будущем, и эта гордость за ее красоту и готовность подчиняться Вам? Скажите, Месье, зачем Вам я, когда есть та, которая сделает для Вас все? Которая отвечает всем вашим требованиям, вероятно, хороша в постели и умеет слушать, полюбила Вашего ребенка и Вас, Гарри, скажите мне.