Несмотря на резкие быстрые действия мужчины, Николас повернулся к Луи и в последний раз сжал его кисти, прикрыв глаза и глубоко вдохнув, он будто прощался, шепча слова, которые были слышны только Омеге, отчего Гарри сгорал в своей слепой ревности, впервые проявившейся буквально за пару минут до Венчания. Он незаметно сморгнул и прошел вглубь зала, игнорируя отведенное ему место в одном из первых рядов, где в ожидании застыли разномастные фигуры приглашенных гостей, дорогих сердцу и положению в обществе.
Священник начал читать отрывки из Библии, молитвы, наставления, завораживая своим голосом, придавая атмосфере ощущение таинства, загадочности. Тишина, воцарившаяся в зале, только усиливала ощущение нереальности, дрожащие плечи Луи и его судорожное дыхание заметно успокоились, стоило только руке Альфы опуститься на хрупкую талию, чуть сдавить ее в жесте поддержки, нарушая правила церемонии. Они стояли непозволительно близко, сросшись, будто одно целое, продолжая линии друг друга, вдыхая одновременно, глубоко, предвкушая вот-вот случившееся. Оба вспоминали тот первый раз, когда стояли у Алтаря Собора Парижской Богоматери, когда истерзанное гоном Альфы тело Луи было покрыто синяками и его спермой, прикрытое непроглядно черным платьем, усыпанным бриллиантами в тон. Тогда никто из них не видел своего будущего, ни Луи, который не мог смириться с выбранной для него жизнью, лишенный всего родителями и чужим мужчиной, не чести, но права выбора, ни Гарри, коривший себя за несдержанность, нерешительность в переломный момент жизни человека, с которым хотел, но не мог быть в силу обстоятельств и своей глупости.
Луи вздрогнул на ставшими строгими и почти суровыми словах, раздавшихся вместе с шуршанием юбок нескольких Омег.
— Знает ли кто-нибудь какие-либо причины, по которым брак может быть невозможен? Если кто-то знает о них — пусть скажет сейчас или в дальнейшем молчит всю оставшуюся жизнь, — оба помнили, как могла бы повернуться их жизнь, скажи Гарри семь лет назад “да”, не послушай он Луи, который отчаянно молчаливо умолял его не говорить ничего, смириться. Сейчас же в зале тучей сгустилось противостояние происходящему, когда каждый имел слово, причину, но не мог сказать, страшась последствий.
Три главных вопроса свободно слетали с уст Священника так же, как и Луи отвечал на них, запнувшись лишь на последнем, когда речь зашла о потомстве. Ладонь невольно скользнула к низу живота, где нежную кожу пересекал шрам, что не затянулся спустя и без нескольких месяцев шесть лет. Он не хотел соглашаться, желая остаться нетронутым, и только сейчас, будто выйдя из забытия, уколовшись шипом розы, кровь с пальчика от которой упала на юбку, точно проклиная, лишая мнимой невинности и пыли, брошенной в глаза под образом драгоценностей, понял, на что шел. Луи не хотел. Он дернулся, остановленный крепкой хваткой на талии, дыханием возле уха, звуком уверенного голоса, который твердил обещания и успокоения.
— Да, — в третий раз ответил Луи, соглашаясь, отдавая свою жизнь в руки мужчины, отца своего ребенка, подписывая себе приговор об отношениях на всю жизнь, совершенно не готовый разделить ее хоть с кем-то, мысленно, неосознанно, прикидывая, как сможет отвертеться от постоянного контакта, уехать в другую страну, купив там домик на полученные с публикаций деньги.
Гарри в свою очередь не сомневался ни секунды, когда отвечал, беря на себя обязательства и ответственность за семью, становясь теперь официальным супругом и отцом.
***
Владислав прибыл позже всех, он, окрыленный, влюбленный, пахнущий терпким ароматом Альфы, буквально вбежал во дворец, нисколько не чувствуя вины за опоздание, на ходу поправляя шелковую рубашку, снимая тонкие перчатки и легкий пиджак. Он не был поражен великолепием убранства, побывав на огромном количестве торжеств в разных странах, привыкнув к изобилию на столах и телах высоких особ, снисходительно одаривая всех коротким приветствием и беглым взглядом, Владислав шел к Луи и Гарри, дабы поздравить их с долгожданным соединением душ.
— Владюся! — Андре бежал сквозь танцующих гостей, расталкивая их на своем пути, счастливый видеть своего давнишнего друга, широко улыбаясь и раскинув руки в стороны. — Ты приехал!
— Разумеется, — мужчина рассмеялся, подхватывая потяжелевшего мальчика, кружа его, прижимая к себе, утопая в крепких объятиях, которые чуть ли не душили, обернувшись вокруг шеи.
— Что… — он замер, отстраняясь и глубоко вдыхая, моментально теряя веселость, меняя ее на нахмуренные бровки и щелочки глаз. — Ты плохо пахнешь!
— Разве? — Омега рассмеялся, опускаясь на корточки, оставаясь с ребенком на одном уровне.
— Да, — буркнул Андре, сжимая кулачки и отстраняясь, — зачем ты пришел?
— Поздравить твоих родителей, мой милый, и проверить, как ты усвоил мое задание.
— Ах! — мальчик прикрыл рот ладошками, вспоминая про невыученное стихотворение и название цифр на русском языке. — Я… мне…
— Я останусь надолго, у тебя еще будет время, — Владислав потрепал ребенка по пружинистым кудряшкам и взял его за руку, направляясь во главу зала, чувствуя волны ревности от маленького Альфы, который с каждым годом все сильнее окутывал его своей несоизмеримой властью, дурманя, заставляя недоуменно смеяться и сводить все к нелепой шутке, вот только Андре не собирался отпускать его даже в момент приветствия друзей.
Луи сменил платье на кофейное, оставаясь таким же недоступным, скрывая и тело, и лицо, переливаясь в свете тысячи свечей граненным алмазом, находясь подле супруга, вторя его движениям, будто потерявшись для мира, ведомый. И даже если он улыбался, Владислав едва видел это, предполагая по голосу, не в силах разглядеть в полумраке за шоколадного цвета вуалью любимую улыбку тонких губ.
— Как я счастлив, Луи’! — он обнимал одной рукой, оставаясь во власти Андре, который оглядывался на отца, не имея права сказать ему и слова против, недовольно пыхтя при виде прикосновений сильных рук к телу, что выгибалось и ластилось, привыкшее к воздействию. — У меня есть для вас подарок, для обоих…
— Отец! — перебил его Андре, не выдержав долгого контакта, разрываясь от желания быть единоличным властителем и знанием порядков. — Почему Вы не танцуете?
— Эндрю, — рассмеялся Гарри, бегая взглядом от сына к Луи, — мы делали это весь вечер, пришло время отдыха и дижестива.
— Я буду танцевать! Владюся! Пошли! — его детский голосок, такой уверенный, не терпящий отказа, от которого в грудной клетке Омеги вдруг заканчивался воздух, а мысли затуманивались, срывался, но был непреклонен.
— Да, можно и потанцевать, — Владислав отчего-то смутился и посмотрел на Луи, будто извиняясь, получая легкий кивок и сжатие запястья.
— Мы никуда не уходим.
— Пока что, — ухмыльнулся Гарри, заставляя Луи вздрогнуть и сделать пару глотков шампанского, скрывая свою бледность и нервозность алкоголем и смехом.
— Пойдем, — Андре потянул руку мужчины, утаскивая его улыбающегося, с искорками в глазах, в самый центр зала, где танцы приобрели интимную сторону — утомленные кадрилью, мазуркой, экосезом, быстрым вальсом перешли на грациозную медлительность, скользящий вальс-бостон, парами отгораживаясь от остальных гостей. В течении всего вечера, пышного бала, изобильного стола и прогулок во внутреннем дворе Дворца, вдоль реки и по бесконечным коридорам, украшенными цветами и белоснежными тканями, люди, пришедшие одинокими, определились в партнере, расслабленные вином, музыкой оркестра и волшебной атмосферой, не желая оставаться наедине с собой, находя тихие уголки для тет-а-тет, комнаты, куда не заглядывали даже слуги, оставляя почтенных особ без свидетелей.
Мальчик огляделся, оценивая, как танцуют другие, не наученный еще этому искусству, подчиняясь только инстинктам и примеру со стороны, он нахмурился, прикидывая, как сможет дотянуться до талии Владислава и кружить его.
— Почему ты такой большой? — Андре топнул ногой и упер руки в бока, понимая, что ничего не получится. — Пошли я тебе почитаю, там еще пирожные остались, — он по-хозяйски вывел из зала мужчину, который волей-неволей подчинялся, забавляясь действиями маленького Альфы, вдруг почувствовавшего свою ущербность и невозможность быть главным и ведущим.