— Мои руки не мыты, — Владислав улыбался, следуя в комнату, которую Андре нарек диванной, поправляя отросшие до плеч волосы.
— Ты весь немытый, — пробубнил мальчик, недовольный запахом так сильно, что старался дышать коротко, чтобы не чувствовать эту отвратительную примесь к прекрасному сладкому аромату.
— Да что Вы говорите, молодой человек!
В комнате властвовала тишина, никому не было дела до шахмат и книг, на столике действительно стояла трехъярусная горка, полная воздушных кремовых пирожных, стены, обитые бархатом, увешанные картинами, с одним небольшим окном, выходящим на город, закрытое наглухо портьерами, одна полка с книгами, нетронутыми, выставленными будто для декора, куда и полез Андре, водя пальчиком по названиям. Он выбирал, читая авторов вслух, хмурясь от незнания больше половины, вставая на носочки в ботиночках, пройдясь по всем и не найдя что-то подходящее, схватил первую попавшуюся, до которой дотягивался и уселся на софу рядом с Владиславом, который спокойно ждал, брезгуя прикасаться к пирожным немытыми руками.
— Почему ты не кушаешь? — Андре открыл книгу привычным жестом, разглаживая странички по центру, чтобы они не перелистывались, и вслух прочел название “Мадам Бовари”, выведенное крупно с последующими после “Гюстав Флобер”.
— Я очень хочу, но… — мужчина посмотрел на руки и тяжело вздохнул, намекая на свою проблему.
— Я не знаю, где здесь вода, — мальчик встал, готовый прийти на помощь любым способом. — Мы только сегодня приехали сюда, я не успел найти ванную. Мне принесли тазик еще давно, но потом унесли, — он думал, то подходя к двери, то возвращаясь обратно, пыхтя и сжимая кулачки, принимая решение. — У меня чистая эта рука, — Андре показал левую, вспоминая, что правой держал Омегу.
— И..?
— Я могу держать пирожное, пока ты будешь кушать, — он снова забрался на софу, теперь с ногами, повернувшись к мужчине лицом.
— Уверен? — Владислав улыбнулся и взял со столика горку, фиксируя ее рядом с собой так, чтобы та не упала.
— Да, — мальчик потянулся к первому пирожному на верхней полочке и аккуратно достал его за самый низ, чтобы не испачкаться кремом. — Давай.
— Что?
— Открывай рот, глупый, — Андре подался вперед, удерживая себя от падения, цепляясь свободной рукой за плечо мужчины. Он внимательно следил за тем, чтобы не упало ни толики вкуснейшего крема, закусив высунутый язычок, отправляя второе и третье небольшое пирожное, радуясь тому, как по душе они пришлись его другу. — Вкусно?
— Очень, — Владислав хотел убрать пальцем с губ крем, но был остановлен громким “Они грязные!” и быстрым прикосновением к лицу.
— Еще?
— Достаточно, лучше почитаем, — он никогда не ел много, предпочитая пищу духовную в виде нетленных произведений и воздушную, уже закуривая тонкую сигарету, за чем заворожено следил мальчик, чуть приоткрыв рот. — Мадам Бовари, не так ли?
— Да, — Андре кивнул в ответ и устроился подле, открывая книгу на странице с текстом. — На французском, — сказал он после быстрого пробега по ровным строчкам.
— Прекрасно, — Владислав откинулся на спинку и запрокинул голову назад, расслабляясь от табака, разбавленного мягкой лавандой, что оседала на его языке, пощипывая, умиротворяя.
Мальчик читал достойно, будто проделывал это уже в течение десяти лет и только на языке любви, нежном, ласкающим слух и воздух. Он не понимал и половины, но делал вид, что каждое слово значит для него так много, что он не мог бросить его с проглоченным окончанием или не выговоренной буквой — Андре старался, неосознанно желая покорить Омегу своими умениями.
— А это как читается? — он показал на слова на другом неизвестном ему языке, перекладывая книгу на колени друга.
— Куос эго, вот я Вас, — не утруждаясь, перевел Владислав с латыни в момент, когда дверь тихо отворилась, являя мрачную фигуру Короля Испании.
— Простите, — он нахмурился, готовый уйти, но был остановлен счастливым возгласом крестника, который сорвался с места и кинулся с объятиями.
— Андре, прошу, — строго сказал он, останавливая ребенка от излишеств в присутствии постороннего. — Добрый вечер, — Николас поздоровался с Омегой поклоном и коротко представился, взмахом руки спрашивая разрешения влиться в их небольшую компанию.
— Разумеется, — Владислав так и сидел нога на ногу, втягивая дым второй сигареты, выводя круги длинными пальцами на коленке, покрытой тонкой тканью светлых брюк.
— Вы читали? — Король обратился к мальчику, увидев книгу.
— Да, я читал, остановился на “куос эго”, — он хотел сесть на привычное место, но Альфа занял его раньше, забирая с колен Владислава литературу, пробегаясь глазами по мелким буквам.
— Надеюсь, Вы не дойдете до пикантных моментов в ближайшие пять лет, — он едва улыбнулся и отдал книгу Андре, который со смирением и грустью устроился на дальнем, единственном свободном, кресле, пока взрослые раскуривали дорогие сигары, обсуждая их превзойденность пред обычными тонкими сигаретами. Завязался легкий спор под аккомпанемент тонкого голоска, что стихал с каждым предложением, лишенный внимания и заинтересованности. “Ридикулус сам”, написанное на латыни, не переведенное, не озвученное Владиславом, еще долго горело в горле обидой и горьким запахом табака и лаванды.
И как это часто бывает у высокопоставленных личностей, прислуга приходила сама, без вызова зная, предугадывая прихоти своего господина, в комнату вошла настолько миниатюрная девушка, что ее едва ли кто-то заметил, оставляя на столике рядом с пирожными бутылку шампанского и хрустальные бокалы, так же незаметно исчезая.
Мужчинам, занятым разговорами о Франции, путешествиях и книгах, легкими, ненавязчивыми спорами, кокетством и короткими прикосновениями, распитием игристого напитка, который под напором пеной выливался через края, веселя и так затуманенное сознание, не было дела до случившейся тишины и отложенной Мадам Бовари. Андре не решался подать голос, нахмуренный, он смотрел на дорогих ему людей, заламывая пальцы и тяжело дыша, выжидая, когда на него, спрятанного темнотой в углу комнаты, обратят внимание. Ни спустя несколько минут, ни полчаса этого не случилось. Владислав, освещенный тремя свечами, немного покрасневший от шампанского, расслабленный приятным тембром голоса Короля, осмелел и сидел теперь куда ближе к Альфе, положив руки ему на крепкие бедра, шепча что-то на ухо, задевая его губами и носом.
Мальчик задыхался, не понимая, что происходит, почему тело его охватывает жар, ладошки, прижатые к раскрытому в удивлении рту, вспотели, лицо же покраснело до боли в голове такой, что внутри загудело, отчего он зажмурился и кинулся к окну, прячась за шторой, горячо, жадно вдыхая, протирая руки о штанишки. Несколько долгих минут под звонкий тихий смех Владислава и бархатный голос Николаса Андре прятался, комкая пальцами полы рубашки, сминая ее в страхе быть пойманным. Он вздрогнул, когда услышал протяжный стон наслаждения, покрываясь липкими мурашками, оттягивая хлопок сильнее, кусая губы, боясь всхлипнуть слишком громко. Он заглянул в комнату через высокие ножки кресла, присев на пол, пытаясь понять, можно ли ему уйти в свою комнату, к папе или крестной, Шарлотте или девочкам, хоть куда, дальше отсюда, где воздух стал густым настолько, что щипал глаза, заставляя слезы мочить пухлые щечки. Все, что он увидел, это спину Омеги в широкой рубашке, что прикрывала попу, и его голые ступни, ритмичные, медленные движения и крупные руки на хрупкой талии.
Он так и уснул на полу с зажатой в руках книгой, беззвучно всхлипывая и глотая слезы обиды и горечи, не найденный, забытый, брошенный самыми близкими.
Наутро, выйдя из пустой комнаты, ограждаясь от мира Мадам, в помятой одежде с заплаканным лицом и болью во всем теле, Андре наткнулся на Владислава, который еще не ложился спать и только читал, курил, пил вино.
— Мой милый, — Омега протянул руку вперед, подзывая к себе мальчика, который стоял в проходе и не двигался, опустив голову и вдыхая противный запах. — Прости, что нам не удалось дочитать вчера, в следующий раз мы можем продолжить.