Другими характерными чертами были материализм и эгалитаризм, «социализм с его классовым подходом, а также социальный консерватизм. Отношение к политике и праву было различным: многие были безразличны к ним, хотя некоторые относились к ним серьезно. В целом же, настроения населения были гетерогенными, зависели от сущности проводимой в данный момент политики, а также конкретных проблем»77. Это относилось как ко внутренней, так и внешней политике советского государства. Если большинство населения по разным причинам поддерживало сталинский внешнеполитический курс (одни полностью находились в плену официальной пропаганды относительно «освободительной» и «благородной» миссии Красной Армии по оказанию братской помощи украинцам и белорусам в Польше и верили в необходимость смены внешнеполитической команды Литвинова78, другие принимали на веру заявления советской пропаганды о вероломстве «белофиннов» и необходимости оказания помощи в создании народного правительства в Финляндии, третьи были уверены в праве сильных мира сего распоряжаться судьбами «картофельных республик» и т. д.), то все же были и те, кто с этим курсом не соглашались, высказывая сомнения в прочности альянса с Германией, а также обоснованности разрыва с демократическими государствами79.
Опыт финской кампании был весом для ленинградцев, обретших самый разнообразный опыт жизни в прифронтовом городе — необходимый антураж в условиях войны (затемнение, очереди, изъятие вкладов из сберкасс)80; невероятное распространение всевозможных слухов; большие ожидания легкой победы в начале кампании, сменившиеся разочарованием в силе собственной армии; свидетельства очевидцев о многочисленных потерях среди красноармейцев не были тайной для горожан. Наличие близких и знакомых в армии, транзитный характер города, главным образом Финляндского вокзала, работа добровольцев в госпиталях, информация с фабрики по изготовлению ортопедической обуви и, конечно, общение с военными существенным образом выделяли население Ленинграда — ленинградцы в большей степени, чем другие жители СССР, знали, что такое война и каково состояние армии81.
Анализ содержания тысяч писем, которые направлялись в Смольный накануне войны, подтверждает, что «квартирный вопрос» и материальные условия в целом были основными темами, волновавшими горожан82. Ленинградцы жили тяжело, их письма свидетельствуют о «гапоновских» настроениях — добрый и мудрый «местный царь» восстановит справедливость, накормит и напоит. Собственно внутрипартийные вопросы в корреспонденции занимают в количественном отношении второстепенное место. Примечательно, что в декабре 1939 г. на имя А. Жданова пошли письма с фронта — о положении в частях (6 писем), о положении в госпиталях (1 письмо), патриотического содержания (20). С октября 1939 г. стали поступать письма о поездках на Западную Украину и Западную Белоруссию (октябрь — 16, ноябрь — 4, декабрь — 5). Большинство писем обрабатывалось в течение месяца. Затем они переправлялись по инстанциям. В довоенные месяцы 1941 г. общение с властью посредством писем сохранялось на стабильно высоком уровне. Тематика писем в целом сохранилась та же, что и в 1939 г. с доминирующим местом вопросов обеспечения жильем, материальной помощи. На третьем месте, тем не менее, находились просьбы о пересмотре решений судов. Очевидно, население понимало, что суды не являются независимым институтом, а в своей деятельности руководствуются решениями партийных органов. Среди писем ленинградцев было много ходатайств об отмене высылки за принадлежность к оппозиции.
Дэвис отмечает, что дисциплина на предприятиях упала в 1937 г. На отдельных предприятиях до 400 рабочих не выходили на работу, особенно летом. В ответ на это правительство издало закон 28 декабря 1938 г. , предусматривавший строгое наказание за прогулы и другие нарушения дисциплины. Были введены рабочие книжки для контроля за дисциплиной. По данным УНКВД, объявление о принятии этого закона вызвало «значительное число негативных настроений», особенно в той его части, где речь шла об увольнениях прогульщиков и опоздавших на работу. Закон, по мнению рабочих, нарушал их права, завоевания революции, а также свободы, закрепленные в Конституции»83. Закон 26 июня 1940 г. в еще большей степени вызвал недовольство рабочих. Прогул и опоздание на работу на 20 минут и более влекли за собой уголовную ответственнность. Кроме того, вводился 8-часовой рабочий день.
В сентябре 1940 г. партийные информаторы сообщали о нездоровых настроениях в связи с этим указом. В частности, рабочие заявляли, что «в Германии безработные живут лучше», «Прибалтийские республики скоро поймут, что такое советская власть», «в случае войны в СССР будет большая измена, так как существующими новыми законами недовольны все, но пока ждут удобного случая» (курсив мой — Н.Л.), «в старое время против таких законов народ бы бастовал», «не того ждали от революции»84. Доклад НКВД от 21 октября 1940 г. сообщает о том, что «большинство рабочих с энтузиазмом отнеслось к новому закону. Антисоветские проявления имели место только среди квалифицированных рабочих». Тем не менее с 26 июня 1940 г. по 1 марта 1941 г. в Ленинграде 142738 человек было осуждено к исправительным работам сроком до 6 месяцев. Среди них: 3 961 коммунист и 7 812 комсомольцев. Суды и тюрьмы были переполнены. В предвоенные месяцы 1941 г. обком и горком ВКП(б) несколько раз обращались к вопросам деятельности УНКВД, прокуратуры и органов юстиции. В частности, 30 мая 1941 г. было принято постановление «О мероприятиях по разгрузке тюрем г.Ленинграда и Ленинградской области», а 13 июня 1941 г. — «Об извращениях в системе лагерей и колоний УИТЛК НКВД ЛО и ГУЛАГ НКВД СССР».
В одном из писем Жданову осужденный призвал обратить внимание на положение в тюрьмах города: «Тов. Жданов, дайте воздуха в тюрьмы г. Ленинграда»85. Это письмо было переадресовано из Секретариата Жданова начальнику УНКВД Лагунову, который направил соответствующую записку в Смольный.86 В ней сообщалось, что по вине органов прокуратуры и суда тюрьмы Ленинграда и области оказались переполнены в 3—4 раза против установленных нормативов. Причинами такого положения были нарушения, допущенные следственными органами УПК, несвоевременное рассмотрение в судах уголовных и кассационных дел, «перегибы» в привлечении к уголовной ответствености со стороны органов милиции и чрезмерная суровость судов87.
Весьма важной является констатация того, что в самом преддверии войны правоохранительные органы не справлялись с возложенными на них задачами, будучи не в состоянии совладать с реальной и мнимой преступностью. В условиях мирного времени понадобилось вмешательство партийного руководства в разрешение проблемы «разгрузки тюрем». Занимаясь «загрузкой», а затем «разгрузкой» тюрем Ленинграда, правоохранительные органы не обеспечивали общественную безопасность горожан. Настроения неблагополучных подростков накануне войны были немаловажным фактором стабильности «внутреннего фронта».
С осени 1939 г. в редакцию «Ленинградской правды» и в Смольный непрерывным потоком шли письма, в которых говорилось об усилении хулиганства, драках, росте числа изнасилований, поножовщине, нападениях на прохожих и т. п. и бездействии органов милиции. Эти письма переправлялись начальнику Управления милиции Грушко88. Авторы одного из коллективных писем призывали создать общества содействия милиции, организовать дежурства на улицах города, поскольку «милиция совершенно не справляется с создавшимся положением». К бандидам и хулиганам предлагалось применять «самые жестокие меры, вплоть до высшей меры социальной защиты», т. е. расстрела89. Депутат Фрунзенского районного совета профессор Августинин после одной из встреч с избирателями в сердцах написал письмо в «Ленинградскую правду», указав, что он как депутат ничего не мог ответить на вопрос о борьбе с возрастающей уличной преступностью: