Забегая вперед, отметим, что в методических указаниях «О расследовании дел об измене Родине» Военной прокуратуры Ленфронта, датированных 31 декабря 1941 г., указывалось, что «...наличие фашистских листовок, может, подчас, послужить хорошим доказательством для изобличения подозреваемого в измене Родине»159.
В октябре 1941 г. в частях Ленфронта было зафиксировано 967 случаев измен160, в то время как по данным военной разведки противника только с 11 по 20 октября 1941 г. в плен было взято 4 802 человека161. Итоги проведенной в войсках фронта работы по реализации приказа начальника Политуправления фронта от 23 октября о борьбе с пропагандой противника сводились к тому, что «повысилась бдительность и настороженность бойцов», участились случаи, когда сами красноармейцы огнем предупреждали переход на сторону немцев, командиры и политработники стали больше общаться с личным составом, заботиться о его нуждах162. В результате произошло сокращение числа тяжких воинских преступлений. Так, в ноябре случаев измены было почти вдвое меньше, чем в октябре — 552, а в первой половине декабря — 120163. Но даже принимая во внимание наметившуюся положительную тенденцию, следует иметь в виду, что настроения личного состава вызывали серьезную озабоченность особых отделов и Военной прокуратуры, издавшей в конце декабря 1941 г. методические указания по расследованию дел об измене Родине.
Немецкая разведка уделяла большое внимание изучению настроениий в частях Ленфронта. Основываясь главным образом на показаниях военнопленных и перебежчиков, германская служба безопасности пришла к заключению, что морально-политическое состояние бойцов Красной Армии на подступах к Ленинграду в конце октября — начале ноября 1941 г. было критическим. «Переходить или не переходить?» — вот тот вопрос, который, по мнению немцев, «открыто обсуждался» красноармейцами и определял их общее настроение.
Главным препятствием для перехода на сторону немцев чаще всего назывались строгое наблюдение за личным составом со стороны особых отделов, обстрел нейтральной полосы немецкими постами, а также боязнь подорваться на собственных минных полях вблизи линии фронта. Последнее обстоятельство особенно выделялось СД. Отмечая, что настроение бойцов 55-й армии «очень плохое», что «по крайней мере 50 процентов солдат имели намерение перейти на сторону немцев», немецкая служба безопасности указывала, что «от перехода людей удерживает не столько террор политруков, сколько тщательно заминированная передовая линия. Многие ждут подходящего момента...»164
СД отмечала, что в различных частях распространенным явлением стали расстрелы дезертиров, задержанных перебежчиков, пораженцев, причем в ряде случаев — перед строем. Красноармейцам приказано стрелять по перебежчикам, однако, отмечалось далее в донесении айнзатцгруппы А, «не известно ни одного случая выполнения солдатами этого приказа», что противоречило свидетельствам советской стороны, о которых упоминалось ранее. Немцы были уверены, что пессимизм овладел даже политсоставом Красной Армии. Они сообщали, что «от политруков можно уже услышать высказывания типа: «Наши войска смогут продержаться только 14 дней»165. Другим «свидетельством» кризиса в Красной Армии был строгий запрет офицерскому корпусу вести любые разговоры о военном положении, так как «настроения и напряженность в войсках были таковы, что любой разговор мог привести к ожесточенному спору».
Пораженческие настроения были обнаружены даже среди офицеров НКВД. Например, по данным агентуры, работавшей в особом отделе 42-й армии, капитан Николаев участвовал в споре с хозяином дома, где находился его отдел, о бессмысленности обороны Ленинграда. Примечательно, что Николаев не выступил против пораженцев, хотя и закончил диспут бранью. Капитан НКВД Авдеев в беседе с женщиной, завербованной СД, заявил, что Ленинград падет раньше Москвы166. Положение со снабжением также ухудшалось. Особенно остро ощущалась нехватка бензина, артснарядов и патронов. В связи с недостатком топлива ухудшилось положение с доставкой пищи на передовую, хотя, продовольственное положение в начале ноября оставалось удовлетворительным»167.
В отчете за период с 6 по 20 ноября 1941 г. СД вновь подчеркивало невысокий моральный уровень частей Ленинградского фронта, которые пытались прорвать блокаду в районе Колпино. При этом особо указывалось на то, что даже хорошее оснащение (зимняя одежда) не оказало существенного влияния на настроение бойцов. Перебежчики вновь сообщали о том, что большинство красноармейцев более не видит смысла в обороне Ленинграда, что все ждут немецкого наступления, с тем чтобы перейти на их сторону168.
Несмотря на принимаемые меры административно-репрессивного и идеологического характера, немецкая пропаганда продолжала оказывать влияние на красноармейцев. Так, сброшенные 25 ноября 1941 г. на территории 1-го батальона 56-го ЗСП немецкие листовки вызвали у бойцов интерес — их читали, прятали от политрука, даже обсуждали на политинформации169. Военный прокурор Ленфронта А.Грезов 30 ноября сообщал о коллективной читке фашистских листовок, а затем переходе на сторону противника 52 человек из частей 49-й стрелковой дивизии Приморской группы170. Кроме того, значительное число военнослужащих было подвержено негативным настроениям. Так, из просмотренной военной цензурой корреспонденции 23-й армии за 20 дней декабря 1941 г. в 11352 письмах с фронта (10,7% всей почты) содержались разного рода критические высказывания. В частности, бойцы выражали недовольство плохим питанием, приводили примеры употребления в пищу суррогатов, сообщали о росте числа заболеваний на почве недоедания, некоторые даже высказывали намерение покончить с собой.
Вот несколько выдержек из писем красноармейцев, задержанных военной цензурой в начале декабря 1941 г.:
«...Питание у нас плохое, хлеба дают 225 грамм в сутки, в том числе сухарей 75 грамм. Суп варят 2 раза в день. Сахару 25 грамм. Пойдем на занятия в поле, а ноги не идут. Все красноармейцы сильно истощали, голодно и холодно. Еле ноги волочишь, часто голова болит».
«...После обеда выхожу с неменьшим желанием есть, чем до обеда. Успеваю лишь раздразнить аппетит, а не удовлетворить его. Самое скверное это то, что нет сил в момент наибольшего напряжения в борьбе с врагом».
«... У меня начали пухнуть ноги. У многих красноармейцев тоже пухнут тело и ноги. Это все от того, что получаем мало хлеба и жиденький суп. Мы хотим победить немца, но на таких харчах еле ноги таскаешь, а воевать может человек, который подходяще ест».
В большинстве случаев причинами продовольственных затруднений назывались нераспорядительность или злоупотребления командиров171.
Тяжелое положение Ленинграда в конце 1941 г. обусловило общий низкий уровень настроений и на КБФ, особенно в бригаде подводных лодок. Решающую роль здесь играла «пропаганда оружием», военные успехи противника. Военком бригады подводных лодок Красников на совещании политработников КБФ 13 августа 1942 г. отмечал, что осенью 1941 г. растерянность охватила не только бойцов, но и начсостав. В бригаде имели место пораженческие настроения, неверие в возможность активных действий советских подлодок в Финском заливе и Балтийском море, переоценка минной опасности. Результатом таких настроений явилась крайне низкая активность бригады в 1941 г. За 6 месяцев ею было потоплено всего 10 транспортов общим водоизмещением 90 тыс. тонн, в то время как только за январь и февраль 1942 г. было потоплено уже 20 транспортов (170 тыс. тонн)172.
СД информировала о приказе частям Ленфронта, в котором с целью предотвращения «участившихся случаев дезертирства и измены» предписывалось расстреливать офицеров, которые допустили случаи предательства в своих подразделениях. Кроме того, для борьбы с изменой были усилены посты на передовой. Все это, по мнению немцев, чрезвычайно затрудняло возможность перехода красноармейцев через линию фронта. Вместе с тем, как и ранее, СД подчеркивала большой потенциал пораженчества в частях Красной Армии (применительно к офицерском составу называлассь цифра в 20—25 процентов, готовых перейти на сторону немцев) и указывалось на то, что многие солдаты надеются на скорое наступление германских войск.