«Агентурной разработкой» было установлено, что в Университете, Институте точной механики и оптики, Политехническом институте, Лесотехнической академии и других высших учебных заведениях активно действовали антисоветские группы, которые среди интеллигенции вели пораженческую агитацию, готовились к встрече немцев и оказанию им практической помощи, изготовляли листовки, призывали к голодным бунтам, к организованным выступлениям против советской власти.
На основании показаний ряда арестованных и агентурных материалов были арестованы 35 человек (в основном профессора), входивших в «Комитет общественного спасения», а также выстроена более или менее стройная «программа» «центра». Она «предполагала» создание органов местного самоуправления, работающих под контролем немцев, многообразие форм собственности в экономике, помощь частному сектору в виде кредитов и налоговых льгот, опора на середняка в деревне. Компартия, Советы и карательные органы «подлежат физическому уничтожению, в лучшем случае заключению в концлагеря и обречению на медленную смерть» (как будто писалось «с себя» — те же меры «социальной защиты»)251.
Немецкая разведка, подводя итог своим наблюдениям над ситуацией в Ленинграде, характеризовала ее как «уже катастрофическую» и ухудшаюшуюся с каждой неделей при этом отмечалось, что «не следует ожидать, что официальная советская сторона из всего этого сделает соответствующие выводы. Несмотря на отдельные факты сопротивления (в Ленинграде), нельзя рассчитывать на организованное восстание, которое только и может привести к изменению ситуации. Город прочно находится в руках Советов»252.
Призывы к действиям или попытки что-либо предпринять для улучшения положения не доминировали в осажденном Ленинграде. Большинство населения оставалось законопослушным и не помышляло о борьбе с режимом253, хотя общее настроение людей неизменно продолжало ухудшаться.Отдельные рядовые коммунисты в знак протеста высказывали намерение выйти из ВКП(б) и не нести далее груз ответственности за проводимую в стране политику поскольку «...ни одна страна не доводила своего народа до такого голода, как у нас при советской власти»254. Страдание, одиночество, обреченность, апатия, чувство горечи за свой город, ожидание смерти-избавительницы от ужаса блокады — вот наиболее характерные настроения ленинградцев в конце января 1942 г., отмеченные военной цензурой255.
Начавший было в декабре набирать силу и конкретные формы спонтанный протест, носивший в ряде случаев ярко выраженный антикоммунистический характер, продержался весь январь и первую половину февраля256, а затем пошел на спад, хотя и марте еще был довольно значительным257. Причинами спада были жесткие репрессивные действия НКВД, а также чрезвычайное ослабление людей в результате голода. Сил на борьбу с режимом уже не было258. Данные за январь свидетельствуют о стабильно высоком уровне арестованных за антисоветскую деятельность (около 20 человек в день), который, в отличие от предыдущего и последующих периодов, практически совпадал с уровнем преступлений экономического характера (таблица 1).
Таблица 1.259
В течение третьей пятидневки января характер антисоветских настроений не изменился:
1) Ленинград нужно сдать немцам;
2) немцы в этой войне проявляют гуманность, а советское правительство издевается над народом и морит голодом жителей Ленинграда;
3) продовольственное положение тяжелое... Придется его добывать воровством или организацией бунтов;
4) чем так снабжать население продуктами, лучше никак не снабжать, тогда советская власть сразу избавится от населения260.
В четвертой пятидневке января к «характерным высказываниям» УНКВД отнесло недоумение ленинградцев по поводу бездействия умирающих тысячами людей.
«О чем только думают люди. Умирают голодной смертью и не восстают против ленинградских правителей...» .
В конце января — начале февраля сводки УНКВД изобилуют критическими высказываниями в адрес местной власти.
«Город придется сдать немцам, так как голода, который мы переносим, до конца не выдержать. Дело дойдет до того, что народ потребует сдачи города» (инженер Г., Окт.ж.д.).
«Вся партийная головка в Ленинграде показала себя несостоятельной, неспособной провести те или иные мероприятия, как это умел делать Кодацкий. На Ладоге гибнет масса продовольствия, а доставить его и распределить среди населения не могут» (профессор Политехн. института В.).
«У нас отняли все. Мы не имеем ни хлеба, ни воды, ни тепла, ни света. Дикари имели пищу, огонь и воду, а мы и этого не имеем. Надо же было довести до такого состояния город» (мастер завода им. Марти С.).
«Видимо, Ленинград брошен нашими руководителями на произвол судьбы. Они, очевидно, жертвуют Ленинградом, лишь бы уцелела советская власть» (инженер завода «Севкабель» П.).
«Ленинградские руководители за время войны ни разу не выступили перед народом, в то время как Рузвельт и Черчилль часто выступают. Никогда ни одно правительство не доводило народ до такого тяжелого состояния, как у нас. Настанет время и народ поймет весь ужас своего положения» (научн. сотрудник С.).
«Прибавка хлеба 50 грамм — насмешка над народом. От голода люди мрут как мухи. Все, что сейчас творится, является вредительством, рассчитанным на то, чтобы уморить голодом население» (служащая Института усоверш. врачей Р.)261.
Из вновь заведенных агентурных дел «показательными» было названо дело «Активисты» о группе профессоров Университета и Института им. Покровского (Платонов, Никифоров и Гуля), которая намеревалась «организовать митинг голодающих ученых Ленинграда с целью обращения за помощью к правительствам Англии и Америки»262.
УНКВД сообщало, что главной темой разговоров в городе по-прежнему являлось продовольствие. При этом, как и раньше, общее содержание высказываний сводилось к тому, что население обречено на голодную смерть, что Москва «забыла» про Ленинград, что ленинградское руководство дискредитировало себя. Изредка звучали голоса о необходимости сдачи города немцам или бегстве из Ленинграда с целью спасения от ужаса блокады, об организации забастовок, голодных бунтов, написании коллективных петиций в адрес местного руководства. Отчаявшиеся люди, тем не менее, даже самый крайний способ выхода из блокады — смерть — связывали с властью, ее правом распоряжаться их судьбой. Эта новая трагическая нотка добавилась к общему настроению обреченности и покорности, которые доминировали в январской корреспонденции:
«...Положение в Ленинграде катастрофическое. Население города вымирает. Со стороны нашего правительства было бы честнее, если бы всех ленинградцев расстреляли. Это лучше, чем медленная смерть от голода»;
« ...Чем так снабжать население продуктами, лучше никак не снабжать, тогда советская власть сразу избавится от населения. В городе умирают тысячи людей, но об этом не пишут в газетах и говорить нельзя»;
«...Не понимаю, что у нас за люди. Умирают без протеста, вместо того, чтобы устраивать бунты»;
«...Несчастные ленинградцы, они переносят голод молча и умирают. Приходится удивляться, что такой ужас многие переносят без ропота»263.
Партинформаторы приводили примеры настроений, свидетельствовавших о подавленности и безысходности. В сводках за 22 и 29 января типичными были названы высказывания :
«.. есть нечего, народ мрет как мухи. Когда же будет конец?»;
«... живем только сводками, а есть нечего»; «... в победе не сомневаемся, но не дожить».
Однако наряду с пассивной констатацией сложившейся ситуации были отмечены и весьма резкие высказывания в отношении власти, хотя они были весьма аморфны («...правили 24 года, вот и доправились»). Вновь и вновь звучали предположения о вредительстве, отсутствии заботы о народе, «издевательстве над народом», «умышленном создании нездоровых настроений», а также невнимании Москвы к проблемам Ленинграда 264.