— Ты чего? — уставился на него сквозь стекла очков Данилов. — Видок у тебя, Гриша, словно ты с дуба рухнул.
— Николай Архипыч, тут телефонограмма пришла. Тебя в Москву вызывают. Срочно. Горыныч перетрухнул малость, когда телефонограмму принимал, аж во фрунт вытянулся, — гыгыкнул Гриша, и Данилов живо представил своего начальника, прозванного Горынычем за «страшный зрак и великий рык», стоящим по стойке смирно перед стареньким телефонным аппаратом.
— Короче, собирайся — вечером выезжаешь…
Переполох и впрямь случился нешуточный. Командировочные, проездные документы, суточные талоны, купон на проживание — вся эта бумажная волокита отняла часа три. Так и остался Данилов без обеда. А когда уже на вокзал собрался, Горыныч его просто добил:
— Приказ о переходе на новую форму месяц как вышел, а нам ее только третьего дня прислали. Нельзя тебе в старой туда являться, стыдно… Так что, — и бахнул на стол Данилову вот эти самые сапоги да еще объемный пакет из серой мятой бумаги. Потом достал из кармана маленький холщевый мешочек и примостил сверху:
— Это шевроны, петлицы… По дороге подошьешь.
А Гришка Ерохин еще и фуражкой все это прикрыл — выходной.
И пришлось Данилову всю ночь в тамбуре петлицы и шевроны подшивать. Уже под утро проводница его пожалела:
— Что же вы тут-то?
— Да со мной в купе семья с девочкой. Она при свете спать не может.
— Пойдемте ко мне, у меня хоть лампа поярче, да и удобней вам будет сидя-то.
— Зато тут курить можно, — попытался отшутиться Данилов.
— С вашими петлицами, — сказала она серьезно, — и в купейке у начальника состава курить не запретят…
Так и получилось, что вечером Данилов вошел в поезд в старой форме, а утром в Москве вышел в новенькой. Зато не выспался совершенно. И если не считать кренделя да четырех стаканов чаю, вот уже сутки Николай ничего не ел. Думал у вокзала столовку найти, про нее Горыныч после своей командировки рассказывал, мол, дешево да сердито. Только с перрона вышел, а его за рукав хвать:
— Товарищ Данилов, мы вас ждем. Машина у бокового выхода…
И лица у ребят такие, что не спросишь, а где тут у вас пожрать можно?
И вот уже два с четвертью часа Данилов парился в этой приемной, то и дело протирал очки, пытался тихонько шевелить затекшими пальцами ног, ерзал украдкой на проклятом стуле и прислушивался к урчанию пустого живота.
Одним словом, боялся.
А вы бы не испугались?
Сорвали бы вас с места, посадили в поезд, привезли в столицу, промчали бы на всех газах по столичным улицам в черном паккарде, да так, что остальные машины в стороны от вас шарахались, а постовые-ОРУДовцы при этом еще и честь отдавали. А провожатые ваши — ребята, по всему видно, суровые — не проронили бы ни слова. И с таким видом ехали, словно сослуживца встретили да сразу и похоронили.
И вот домчали вас до известной на всю страну площади, завели в не менее известное здание, сдали под расписку, словно дитятю, с рук на руки сержантику молоденькому, а он возьми и ляпни:
— Товарищ нарком сейчас занят, но непременно встретится с вами. Просил обождать в приемной. Пройдемте, я покажу…
Данилов перетрухнул и даже тихонько сказал себе: «Хорошо хоть кишки пустые, а то ведь можно и не сдержаться по такому случаю».
А тут дверь, словно гром с неба, бац — и раскрылась. А из нее тот самый сержантик:
— Товарищ Данилов! Лаврентий Павлович вас ждет.
И осталось только взмокший лоб платочком вытереть…
Не кадровый он, Данилов. Из «хлястиков». До того, как в органы его призвали, истфак закончил и три года в школе учителем отработал. А тут еще эти сапоги… Отчеканить шаг у него не получилось, но отрапортовал четко:
— Товарищ народный комиссар внутренних дел, старший лейтенант госбезопасности Данилов по вашему приказанию прибыл!
Потом быстро окинул взглядом кабинет — небольшой, скромный, притемненный тяжелыми шторами на окнах. Остекленный книжный шкаф, почему-то пустой. Рядом «несгорайка». В дальнем затененном углу три стула вокруг небольшого столика, приставленного торцом к большому тяжелому столу. На том — лампа, телефон, строгий письменный прибор зеленого малахита с черной ручкой, чернильницей-непроливайкой и перекидным календарем, небольшая стопка казенных бумаг и не слишком пухлая папка какого-то дела — Данилов разглядел литеры на корешке. За столом сидел нарком, и Николай чуть повернулся в его сторону, но стойку «смирно» сохранил.
Из тени на него блеснуло. Это солнце отразилось в стеклах пенсне. Солнечный зайчик мазнул Данилова по глазам, рука невольно дернулась, чтоб поправить очки, но он сдержался.