— А на кой она нам-то? — спросил вдруг Митроха. — Она же дура. Вон всякую околесицу мелет. Ей скорую карету вызывать надо, и пусть ее доктора пользуют, а нам убогие без интересу. Правда ведь, товарищ Кузминкин?
Переглянулись дворник с морячком и ничего не сказали. Только чекист подумал: «…если понят, то не так.*3 Ну и слава тебе».
Он опасливо, но настойчиво шагнул снова к девушке.
Ничего не произошло.
На этот раз действительно ничего.
— Надо бы одежку ей какую-никакую, — сказал он вслух. — Тут бабы какие-нить, тьфу ты, женщины, живут? Или только зубники? — спросил он у дворника.
Надевать на девушку мужскую одежду ему почему-то не хотелось, словно шинель или пальто могли раздавить это ценное, но необыкновенно хрупкое чудо. Страшно стало за нее. Страшно и все.
— Так ведь я же говорю — на третьем писатель с женой квартиру снимают-с.
— Митроха, пулей туда. Буди, требуй. Да ищи чего потеплей. Экспроприацию у щелкопера устрой. С него, небось, не убудет.
— Так ведь, как же так? Как же жильцов-то… — испуганно прошептал дворник, когда тяжелые солдатские каблуки загрохотали по ступеням.
— А ты ступай к себе, — сказал чекист Степану Евграфовичу, — телефонируй на Горохувую4. Хоть до товарища Петерса, хоть да самого Феликса дозвонись, только чтоб извозчик здесь был немедля. Пусть хоть из-подо льда достают.
А с третьего этажа уже зазвенело горласто: «Отворяй! ЧК!».
— Точно, всех перебудит. — Дворник, уже не таясь, перекрестился и поспешил исполнять приказание.
— А ну, отворяй! Кому говорю! — вопил Митроха и молотил прикладом в дверь. Стучать, как ни странно, пришлось довольно долго. Уже и на нижнем этаже скрипнула дверь, уже послышался голос дворника, успокаивающего кого-то и что-то кому-то вежливо объясняющего. Уже и сам старикашка, позвякивая на ходу связкой ключей, с молодецкой прытью пролетел мимо Митрохи и бросил на ходу:
— Ты зачем же ботами да по обивке-то, гражданин-товарищ? — но ответа дожидаться не стал, спешил очень.
Хотел ему Митроха сказать все, что на душе его солдатской накипело. И про эту дверь, и про дом, и про весь Питер, стольный град рухнувшего мира, и про революцию — будь она неладна, ибо закружила голову рязанскому парню, завертела, приподняла, да пока не опустила. Так сказать хотел, чтобы стены в доме задрожали.
Не довелось.
Дверь отворилась.
На пороге стоял немолодой уже человек: седеющие виски, офицерская фуражка с темным пятном от кокарды, френч без знаков отличия с серебряным галуном на левом рукаве5, в одной руке небольшой чемоданчик, в другой — потертая шинель с оторванными погонами. На ногах добротно подшитые валенки, а на носу — совершенно неуместные круглые очки. За спиной человека в темном коридорчике кто-то всхлипнул, а человек сказал спокойно:
— Я готов.
— К чему? — опешил Митроха.
— Ну… вы разве не за мной?
— Да нет, — помотал головой солдат. — Не за тобой… До тебя еще очередь дойдет в свое время. Мне женка твоя нужна…
— Наталья? Зачем?
— Ну коли спрашиваю, стал быть — нужна.
— Она спит.
— Так разбуди, в лоб твою мать!
За спиной офицера ойкнули, а потом появилась миловидная женщина с покрасневшими от недосыпа и слез глазами, в скромном халате, подпоясанном почему-то мужским поясным ремнем.
— Погодите, Александр Васильевич, — сказала она, выступив вперед. — Коли это меня спрашивают, так я сама и отвечу, — и тихонько мужа вглубь квартиры потеснила, словно загородила собой от этого озлобленного на весь свет солдата.
— Я Наталья Барченко. Что вам угодно?
Митроха совсем растерялся. Весь его пыл и пал и вся недавняя злость полыхнули молнией да потухли. И чего это он как с цепи сорвался? Вон и дамочка какая пригожая, да и муж ейный тоже не из контры, по всему видать. Ведь у Митрохи тоже нашивка на рукаве имеется, только красная6. Под повязкой ее не видать, а ведь она там, куда же ей деться-то. Может, они в одних окопах от пуль германских ховались, а он на него по матушке…
— Тут это… — сказал солдат примирительно. — Не найдется ли у вас, гражданка, каких-никаких теплых вещей.
— Каких вещей? — не поняла женщина.
— Теплых, — повторил Митроха, — Ну там… пальте какое-нить или шубейка с тулупчиком.
— Шуба есть, — сказал офицер.
— Да, — согласилась его жена. — Есть шуба.
— Вот и славно, — обрадовался солдат. — Я ее у вас экс-про-при-ирую, — старательно по складам проговорил он. — А взамен, — он сунул руку за пазуху, поискал что-то там и вытащил на свет сложенный вчетверо листок серой бумаги. — Вы получите расписку о том, что ВЧК изымает у вас, значит, ваше добро в пользу революционного пролетариата. Вот, — ткнул он дулом винтовки в поднятый листок. — И печать имеется, и подпись товарища Дзержинского.