Меня привезли в управление милиции какого-то населенного пункта и положили на пол у дверей, где я пролежал до ночи, пока не приехали за мной наши. Через меня перешагивали какие-то люди, занятые своими заботами. На мои просьбы позвонить быстрей в часть они почему-то медлили. Видимо, боялись, что китайцы днем могут отобрать спасённого, за которого выплачивалось определённое вознаграждение. Случаи такие были. Китайские добровольцы, иногда со стрельбой, отбирали у корейцев спасённых наших товарищей, и поэтому они боялись транспортировать меня днем. Моё состояние становилось всё хуже и хуже. Страшно хотелось пить, но пить мне не давали. За всё время дали выпить только сырое куриное яйцо… Меня бросало и в жар и в холод. Воздуха не хватало, и я просил оставить открытой дверь на улицу. К вечеру стало совсем холодно, но дверь всё же они не закрывали. Пол у них как-то прогревался, и это меня выручало. Я лежал на правом боку, согнувшись, потому что болел сильно пах. Парашютный рывок лямок при катапультировании повредил брюшную полость, при осмотре в этом районе ранений не обнаружили, а ещё болела спина, гораздо сильнее всех ранений. Лежал я и смотрел в открытую дверь. Наступала темнота во всех отношениях. Кусочек звездного неба, который я видел, так и манил к себе, и это какой-то ниточкой связывало меня с жизнью, удаляя миг забытья.
В момент приступов ознобов и жара я опять и опять настойчиво просил корейцев позвонить в часть и сообщить обо мне. В сознании вспыхивали далекие картины приятных сердцу встреч с женой и детьми, товарищами и родными. Эти воспоминания облегчали физическую боль, и мне становилось лучше, но ненадолго. Часов в одиннадцать вечера наконец за мной приехала машина с группой товарищей под командованием П. А. Докучаева. В комнате, где я лежал, было темно, и зубной врач, который прибыл для оказания мне медпомощи и эвакуации меня, не мог мне ничем помочь без света. Тогда я предложил подогнать машину к двери и фарами осветить помещение. Корейцы, испугавшись, что им сейчас сломают забор, сразу принесли четыре мощные свечи, наподобие бенгальских огней. Закрыли наружную раздвижную дверь и ярко осветили помещение. Врач, Барышников Михаил Васильевич, зашинировал мне руку, сделал уколы и отпустил жгуты, которые лежали на моей руке более двенадцати часов. Ткани руки не омертвели. Помогло обморожение. Они дали мне выпить стакан спирта, но во рту при этом почему-то получилась пена. Меня лихорадило. Ребята накрыли меня в машине всем, чем могли, но я никак не мог согреться. Грузовик, в кузове которого мы ехали, кидало на ухабах из стороны в сторону так, что полупустая бочка с бензином все время норовила выскочить за борт. Она глухо била в борт кузова, а это страшно больно отдавало мне в голову. Дорога была взрыта бомбами, и шоферу с трудом удавалось вести машину относительно «плавно», чтобы не перекинуть санитарные носилки, на которых пластом лежал я. Корейские женщины услужливо предложили нашим ребятам пару ватных одеял в дорогу, чтобы укрыть меня. Я часто впадал в забытье, временами чувствовал, как товарищи подносили руки к моему лицу, проверяя дыхание. Эта забота вселяла в меня надежду, что они меня довезут меня до госпиталя. Саша Троицкий остался в одной форме, сняв все с себя, накрыл меря. Ночи в то время были морозные. Хорошие всё же ребята были у нас в дивизии. Потом они отвезли три новых одеяла взамен тех двух, которые были запятнаны кровью.
…Чернота неба чуть подернулась голубизной рассвета. Из-за борта кузова были видны верхушки ферм железнодорожного моста, Машина стояла, как я определил, очнувшись после очередного забытья. В этом районе к железнодорожному мосту был пристроен мост для автотранспорта, и через него в эти часы шли машины только во встречном направлении. Товарищи потребовали у регулировщика движения на мосту немедленного пропуска нашей машины на противоположный берег. Регулировщик, чувствовалось, не собирался уступать нашим требованиям, сидел на корточках и строгал лучинки для костра. Мне это мне потом рассказывали товарищи. Пришлось пригрозить оружием. Это подействовало, и он позвонил на ту сторону моста. На той стороне закрыли шлагбаум, и мы быстро проскочили мост. Было уже четыре часа утра, рассвело, когда мы прибыли в госпиталь, который развернулся пять дней назад до нашего прибытия, и я был первый тяжелораненый их пациент в таком безнадёжном состоянии. Слышу разговор: «Пульс только слегка прощупывается на шее… Какая группа крови?» М. В. Барышников ответил: «Первая», а у меня была вторая, о чем я и сообщил. Слышу команду: «В операционную, я даю кровь!..» Это был начальник госпиталя Александр Ефимович Горелик. Тут же дали кровь ещё три товарища из медперсонала, таким образом, более литра крови влили в меня и ещё столько же потом кровезаменяющей жидкости. После этого я почувствовал, что жизнь возвращает ко мне, стало теплее. В это время хирург Островский чистил мои раны от осколков костей и ампутировал палец. Хотел ампутировать руку целиком, но Александр Ефимович решил подождать, возможно, гангрены не будет. Гангрены не было, помогли антибиотики. Руку мне оставили, но с ней пришлось очень долго заниматься потом.