Холмский сидит, закрыв глаза, беспомощно откинувшись на спинку кресла. Ему кажется, что взрыв произошел не только на экране и что сам он не в просмотровом зале киностудии, а в Цюрихе, среди развалин Международного центра ядерных исследований. И, наверно, вокруг ни души?..
Но он тут не один. Рядом с ним теперь доктор Гринберг.
Лишь спустя несколько секунд Михаил Николаевич медленно открывает глаза. Долго, не узнавая, смотрит на Гринберга. Потом произносит чуть слышно:
— Кажется, я все теперь вспомнил, Александр Львович. Но боюсь, как бы снова… Может быть… Может быть, сразу же все записать? Нет, срочно к Урусову!
— Он здесь, Михаил Николаевич.
Потом, уже в клинике, взволнованная и все еще не очень верящая в происшедшее, Евгения Антоновна Холмская спрашивает Александра Львовича:
— И вы совсем не боялись?..
— Я храбрый, — добродушно посмеивается доктор Гринберг, уставший за этот день так, как не уставал, кажется, еще ни разу. Даже на фронте, когда приходилось работать по нескольку суток без сна.
— А я трусиха, я боялась… И будь бы это не мой муж, а кто-нибудь посторонний мне…
— Ну и что бы вы тогда? — настораживается Александр Львович. — Это просто любопытно.
— Я бы, наверно, протестовала против вашего эксперимента. Постаралась бы как-то отговорить вас, хотя это было бы, конечно, безнадежно.
— Почему же? — поднимает на Холмскую притворно удивленные глаза доктор Гринберг.
— Вы ведь были так уверены в успехе. Разве я смогла бы чем-нибудь поколебать эту уверенность?
Конечно же, Александр Львович почти не сомневался в успехе, ему, однако, не хотелось рассказывать Евгении Антоновне, как нервно сосал он таблетку валидола в просмотровом зале во время этого эксперимента.
Только себе мог он признаться теперь, что был все-таки некоторый риск. И не того, что Холмский ничего не вспомнит, а еще страшнее — забудет на какое-то время даже и то, что уже вспомнил. Но для доктора Гринберга и работа физиков у синхрофазотронов и собственная его работа над воскрешением памяти профессора Холмского были таким же сражением, какие бывают на фронте. А на войне как на войне, там ничто не исключено…
«Операция „Безумие“»
«1»
Черт знает до чего самоуверенная физиономия у этого профессора Рэллэта! Ему, конечно, многим обязана наша военная техника, особенно термоядерное оружие, но ведь ему давно уже ни один порядочный ученый руки не подает. А он будто и не замечает этого. Меня, бывшего помощника военного министра, а теперь всего лишь личного советника президента по военным вопросам, он вообще, видимо, считает ничтожеством. Вот и сейчас ведет себя так, будто не президент пригласил его на консультацию, а сам глава государства явился к нему с докладом о положении дел в стране. Ужасно зарвались эти длинноголовые из мозгового центра военных ведомств!
— Что вам известно о гравитационном оружии красных, доктор Рэллэт? — нервно прохаживаясь по кабинету, спрашивает его президент.
— Как, и вы, сэр, верите этому?! — удивленно вскидывает густые косматые брови ученый муж.
— А по-вашему, это пропаганда красных?
— Нет, сэр. Это просто нелепость. Такие слухи распространяют люди, невежественные в вопросах науки.
— Я не буду ссылаться на нашу печать — в погоне за сенсацией она слишком часто теряет чувство меры. Ну, а мнение профессора Коллинза? Его ведь очень тревожат эксперименты красных в этой области.
— Эксперименты — да, — снисходительно соглашается Рэллэт. — Но не более того. Науке вообще мало что известно о гравитации. Даже серьезной теории ее до сих пор не существует. Хотя тяготение известно людям, может быть, раньше многих прочих явлений природы, последние полвека эта область науки характеризуется полным отсутствием экспериментальных работ. Этим обстоятельством объясняю я, кстати, и все неудачи в создании единой теории поля.
— А гравитационные теории Поля Дирака и Джона Уилера? — вставляю я, ибо имею некоторое представление о современной физике.
— Всего лишь гипотезы, — пренебрежительно замечает Рэллэт, даже не удостоив меня взглядом.
А меня просто бесит его высокомерие. Знаю, что в разговоре с ним не следует горячиться, но не выдерживаю и произношу почти с вызовом:
— Вам лучше, чем мне, доктор, должно быть известно, что теория не всегда предшествует практике. А что касается гравитационного оружия, то прежде чем отрицать его существование у красных, не мешает вспомнить историю с атомным оружием. Когда-то мы тоже не допускали мысли, что красные овладеют им столь скоро.
— Вы, генерал, вообще, кажется, слишком симпатизируете красным, — холодно роняет Рэллэт. — И я лично не уверен даже, в состоянии ли вы достаточно объективно информировать президента о наших противниках.
— Предоставьте судить об этом самому президенту, — с трудом сдерживая ярость, произношу я.
Тут бы и сказать президенту хоть что-нибудь в мою защиту, а он молчит. И это очень странно. Я проработал у него около года, и за все это время он не имел повода быть недовольным мною, почему же не хочет произнести теперь хоть слово в мою защиту?
— А мне доподлинно известно, — уже почти с нескрываемой угрозой продолжает Рэллэт, по-прежнему глядя не на меня, а на президента, — что вы неверно информируете президента о военной мощи наших противников и запугиваете главу государства неотвратимостью их ответного удара.
— А вы разве отрицаете такую возможность? — настораживаюсь я.
— У них не должно оставаться времени для осуществления такой возможности. Мы постараемся…
— «Не должно» и «мы постараемся» — это не аргументы, — иронически усмехаясь, прерываю я доктора.
Видя, что дальнейший наш спор может перерасти в открытую ссору, президент останавливается перед Рэллэтом и, любезно улыбаясь, протягивает ему руку.
— Спасибо, доктор. Я вполне удовлетворен вашим ответом на мой вопрос о гравитационном оружии.
Рэллэт тотчас же уходит, даже не удостоив меня кивком головы. Они ведь страшно заняты, эти деятели из мозгового центра нашей военной машины.