«Здесь ты не кутаешься в теплый платок, несмотря на то, что уже сентябрь…» — с презрением подумала Нина Ивановна, прячась за спинами прохожих.
Где к Гулянской присоединился мужчина в сером костюме и соломенной шляпе, Нина Ивановна просмотрела. Она прибавила шаг и вскоре узнала Шкуреина. Он был на голову ниже Гулянской и когда обращался к ней, то вытягивал шею.
Прошло не менее получаса, прежде чем Гулянская и Шкуреин далеко от центра города вошли в калитку одноэтажного дома.
Выждав несколько минут, Нина Ивановна прошла мимо этого дома. «Речная улица, дом N 14, Пустова А. И.» — успела она прочитать.
Тихая пристань
Внимание сотрудников отдела полковника Ивичева сосредоточилось на доме номер четырнадцать, принадлежавшем вдове летчика Алевтине Ионовне Пустовой.
Среди больших домов Речной улицы этот бревенчатый, с тремя окнами по фасаду, на высоком цементированном фундаменте, под крышей из оцинкованного железа казался малюткой. С правой стороны от просторного двора пятиэтажного дома его отделял высокий тесовый забор и полоса лип и кленов. Слева примыкала высокая кирпичная стена другого многоквартирного дома. Но стоило только открыть калитку и вступить в узкий двор, как впечатление дома-малютки исчезало. Почти на пятнадцать метров в глубину двора тянулось это строение с широкими окнами и двумя небольшими верандами, обвитыми плющом. В глубине асфальтированного двора под тремя развесистыми березками стоял бревенчатый капитальный сарай с погребом, тоже под оцинкованной крышей.
Дом этот тридцать лет назад построил для своей любовницы ленинградский нэпман Моренс. Говорили тогда, что у этой женщины была дочь от нэпмана, но ее никто и в глаза не видел. В тысяча девятьсот сорок пятом году бывшая любовница нэпмана, к тому времени уже превратившаяся в старуху, вздумала куда-то уезжать и продала дом Алевтине Ионовне Пустовой, после смерти мужа избравшей этот город местом своего постоянного жительства.
Когда нэпман строил дом, на Речной улице ничего не было, кроме нескольких хибарок. В то время дом под оцинкованной крышей рядом с убогими строениями выглядел богато. Но прошли годы, люди, населявшие хибарки, разъехались, а среди обитателей новых больших домов на Речной улице никого не было, кто-бы помнил нэпмана и его любовницу.
Алевтина Ионовна Пустова жила тихо-и скромно. Соседи знали, что она болезненно переживала преждевременную смерть горячо любимого мужа, получает пенсию и делает куклы для кукольного театра. Дирекция театра несколько раз пыталась уговорить Пустову работать при театре, но она продолжала трудиться на дому, упорно отказываясь от помощников. Дирекция театра была вынуждена считаться с капризами Пустовой, так как куклы ее изготовления были изумительно хороши. Ее несколько раз приглашали в театр, чтобы после спектакля показаться зрителям, которым так нравились куклы, но она, ссылаясь на природную стеснительность и скромность, не соглашалась выступать публично. Всегда с новой пьесой, принятой к постановке, режиссер театра приходил к Пустовой, читал пьесу, а она, вникая в существо образов, делала быстрые карандашные наброски в большом альбоме. Ей оставляли экземпляр пьесы. В назначенный срок куклы были готовы. Даже деньги за работу она не приходила получать сама: ей переводили на дом с доставкой.
Иногда к Пустовой приезжали родственники из других городов и, прожив в доме день или два, исчезали.
Заинтересовавшись домом на Речной улице, сотрудники госбезопасности сразу же столкнулись с рядом весьма важных обстоятельств.
Было установлено, что Шкуреин живет в доме Пустовой. По утрам он обычно отправлялся в магазин за продуктами, а во второй половине дня появлялся вблизи центральной поликлиники. Дождавшись выхода Жаворонковой, стараясь быть незамеченным, провожал ее. Закончив наблюдение, Шкуреин выпивал в ресторане или в вокзальном буфете стакан вина и возвращался на Речную.
В один из дней удалось заметить мужчину высокого роста, с маленькой головой. Он вышел из дома и совершил безобидную прогулку около поликлиники. Лейтенант Чижов незаметно сфотографировал его. Снимки были предъявлены для опознания.
Катя Репина из санатория «Отрада» опознала на фотографии мужчину, проникшего в восьмую палату.
«Да, этого я вез в своей машине», — сразу сказал шофер из колхоза «Завет» Корцевского района, как только взглянул на предъявленный ему снимок.
Дежурный милиционер с вокзала города Н-ска, находившийся на посту у билетных касс в день смерти Касимовой, вспомнил гражданина, покупавшего билеты на ленинградский поезд. Милиционер хорошо запомнил «долговязого» потому, что тот, отходя от кассы, у какой-то женщины опрокинул двухлитровую бутыль с растительным маслом. Женщина подняла шум и обратилась к милиционеру. Но «долговязый» без лишних слов возместил женщине стоимость масла в размерах, значительно превышающих причиненный убыток.
Проводница спального вагона узнала на фотоснимке пассажира, который вместе с дамой оставил вагон на станции Соколики.
Доктор Поляков, которому был показан не только снимок мужчины, но и фотокарточка Алевтины Ионовны Пустовой, без колебаний заявил: именно эти фотографы-натуралисты интересовались его жилищем.
Из Москвы, куда тоже были направлены фотоснимки, сообщили, что в числе доцентов биолого-почвенного факультета Московского университета подобных личностей не имеется.
Был поздний вечерний час.
Полковник Ивичев сидел за письменным столом в своем рабочем кабинете и, хотя уже все досконально знал по делу, которым занимался его отдел, еще раз просматривал собранные материалы.
В дверь постучали.
— Войдите!
Это был лейтенант Томов. Ивичев сразу заметил озабоченное выражение на его лице.
— Что случилось?
— Свиридову приказано свернуть рацию. В течение ближайших вечеров из дома никуда не отлучаться. Дубенко при всех условиях держать при себе, — сказал Томов.
Ивичев нахмурился. Помолчав, он тихо проговорил:
— Похоже на то, что их собираются одним ударом прикончить. Вот что, лейтенант. Разыщите Бахтиарова, Гаврилова и вместе с ними сюда!
Болото зашевелилось
А в это время в столовой дома на Речной улице Пустова в шелковом голубом халате угощала Шкуреина чаем. Сама она сидела несколько поодаль от стола, ни до чего не дотрагивалась. Шкуреин, навалившись грудью на край стола, жадно поедал сладости, запивая чаем.
Покачивая ногой в черной лакированной босоножке, Пустова насмешливо следила за Шкуреиным, его жующим и чавкающим ртом.
— Вы, Гермоген Петрович, совершенно не знаете красивой жизни, — наконец надменно сказала она. — Хотя ваше имя и отдает историей, не обижайтесь, вы — мутненький экземплярчик. Конечно, каждый может взлететь в зависимости от подъемной силы своих крылышек…
— Золотые ваши слова, Алевтина Ионовна, — проведя по губам носовым платком сомнительной свежести, подобострастно ответил Шкуреин. — Беда моя в том, что я поздно встретил на своем пути таких колоритных людей, как вы и ваш кузен…
— Если так, то и держитесь нас. Что особенного, если вас где-то у вокзала избили? Полет по жизни требует жертв, как земля влаги!
Шкуреин встал, подбежал к Пустовой и, склонившись, поцеловал ее руку.
— Теперь, Алевтина Ионовна, любое испытание, любой страх выдержу, — сжимая в своих руках пухлую руку Пустовой и преданно глядя ей в глаза, проговорил он. — Я преклоняюсь перед вашим кузеном, — он метнул почтительный взгляд на плотно закрытую дверь, ведущую в глубину дома. — Ваш кузен — выдающаяся личность! Я преклоняюсь и перед вами, Алевтина Ионовна…
И только Шкуреин вторично присосался сладкими губами к руке Пустовой, прозвучал резкий звонок. Вырвав руку, Пустова вскочила и с испуганным лицом метнулась за дверь, на которую только что так уважительно смотрел Шкуреин.