— О чем думаете, отец?
— Я доволен, Элеонора, тем, что школа, которую ты прошла в Германии, сделала тебя великолепной!
— Да, школу я прошла хорошую, — сказала Жаворонкова, а про себя подумала: «Только не у тебя, а там…» Помолчав, она проговорила: — Вы заговорили о школе, отец. В связи с этим у меня есть вопрос и, я считаю, очень важный…
— Говори, пожалуйста.
— Надежно ли имя Жаворонковой?
Он самоуверенно заявил:
— Время показало надежность этого имени, Элеонора. Но должен тебе откровенно сказать, что люди, на которых я тогда положился, сделали сразу не все так, как требовалось. Ту, русскую девчонку, имя которой у тебя, устранили несколько позже. Сначала я полагал, что все совершилось по задуманному расписанию, но агент признался в отступлениях, и я его послал исправлять ошибку. Он ошибку исправил, хотя и сам погиб при этом. Ты не беспокойся. Как только вернусь домой, дам Георгию задание проехать в ту деревню и выяснить, что в народе толкуют о семье Жаворонковых теперь, много лет спустя…
— Но разве сразу нельзя было все предусмотреть? Почему обязательно столько смертей? Я помню, тогда в деревне говорили, что при взрыве погибло несколько человек. И почему вы избрали именно семью Жаворонковых?
Бубасова задел за живое строгий тон. Он сказал:
— Люди не имеют значения! Ты вошла туда через трупы, как и подобает победителю. Не стоит думать о такой мелочи! Семейство Жаворонковых было взято потому, что у них имелась девчонка твоего возраста, с таким же цветом волос, подходящая ростом. Тебя наши люди подложили к развалинам избы сразу после взрыва…
Жаворонкова сидела мрачная. Бубасов истолковал это по-своему и сказал:
— Не беспокойся, прошу тебя! Знаешь, ты теперь очень богатый человек…
— Спасибо. Я слышала об этом от Свиридова и Георгия, — ответила Жаворонкова. — Но вы же сами понимаете, что пока воспользоваться деньгами я не могу…
Бубасову послышалось огорчение в сказанном ею, и он стал успокаивать, говоря, что пройдет еще некоторое время и она сможет возвратиться в свободный мир, устраивать жизнь по своему усмотрению. Она слушала его, наконец сказала строго и твердо:
— Я не о том! Годы уходят, отец, а я еще не работала. Вот что меня беспокоит! Я не забыла ваших рассказов о знаменитых женщинах-разведчицах. Важность моего предназначения для меня превыше всего!
Такая преданность делу покоряла Бубасова. А она продолжала, воодушевляясь все больше и больше:
— Я верила, что рано или поздно мой путь сойдется с вашим. И не думайте, ради бога, что я сидела сложа руки!
— Помилуй, Элеонора! Я так и не думаю. Одно то, чем ты там стала, для нас очень многое значит! — воскликнул Бубасов.
Жаворонкова махнула рукой, как бы останавливая его:
— Одно время овладела мною тревога: надежно ли вы втолкнули меня в Советский Союз? Да, да! Именно тревога! Думать об этом стала, учась в институте…
Бубасов усмехнулся. Она, не обращая на него внимания, продолжала:
— И вот, в прошлом году, во время отпуска, я поехала в Глушахину Слободу…
— Ты! — воскликнул изумленный Бубасов.
— Я выдала себя за журналистку и несколько дней прожила в Глушахиной Слободе…
— Что ты узнала? — перебил ее Бубасов.
Жаворонкова медлила с ответом. Ей хотелось посмеяться над Бубасовым, сказать, что его агенты ввели его в заблуждение, что Анна Жаворонкова жива… Это был порыв, который привел бы к краху все задуманное. Она с самым серьезным видом заявила:
— Я убедилась, что все было сделано хорошо. Теперь вся эта история с Жаворонковыми почти забыта, и никого из свидетелей в живых нет. Вы не представляете себе, отец, какое я счастье испытывала, удостоверившись сама. Для меня это так важно! Я уже спокойно могла ждать своего часа.
— Вот, вот, дорогая Элеонора, — проговорил с чувством Бубасов. — Никогда не теряй высокого сознания, что ты выполняешь великую миссию.
Жаворонкова кивнула головой. Бубасов сказал:
— Извини за нескромность: ты там была близка с кем-нибудь из мужчин?
— Что вы! — покраснела Жаворонкова и пришла в такое сильное смущение, что даже Бубасов опешил и прошептал:
— Ты исключительная, Элеонора…
Они замолчали. Бубасов с восхищением смотрел на Жаворонкову. Но прошла минута, и его лицо стало суровым. Он спросил:
— Как ведет себя Георгий?
— Безупречно! Чувствуется опыт, — ответила Жаворонкова.
— Он — мастер! — с гордостью воскликнул Бубасов.
— Георгий говорил, что у меня есть еще брат, Олег. Я увижу его?
— В этом нет необходимости, — нахмурился Бубасов и, помолчав, добавил: — Олег совсем не то, что ты и Георгий…
— Как хотите, — равнодушно сказала Жаворонкова.
— Впрочем, возможно, увидишь, — подумав, поправился Бубасов.
— Можно вас спросить? — сказала Жаворонкова, поняв, что на старика она произвела благоприятное впечатление.
— Конечно!
— Долго ли придется бороться с коммунистами? И кто мы?
Лицо Бубасова потемнело. Он смотрел на Жаворонкову похолодевшим взглядом. Даже белые ресницы стали заметнее. Неужели и она подвержена сомнениям? Почему молодые хотят заглянуть в глубину, а не делают без размышлений то, что им приказывают старшие? Не только никакой критики своей главной цели, но даже и сомнений у подвластных ему он не потерпит! Он признает только слепое повиновение!
— В мире сейчас все перепуталось, стало непонятным. Кроме окружавшей меня среды, я много лет ничего не знала. Вашего влияния на меня не было… Как только могла, противилась, стараясь помнить ваши наказы…
«Она права, — подумал Бубасов. — Одна столько лет среди коммунистов…»
— Я позже отвечу, Элеонора, на твои вопросы.
— Я надеюсь, — серьезно сказала она. — Впрочем, может быть, и не обязательно мне знать лишнее.
Бубасов взял Жаворонкову за руку и проговорил:
— То, что тебе обязательно надо знать, ты узнаешь. Признаюсь: мне нравится, что наша встреча происходит без сентиментов. Сама история, Элеонора, обязывает нас быть исключительно деловыми людьми!
— Я с вами согласна.
— Твое мнение о Барло?
Жаворонкова улыбнулась, отняла свою руку и ответила:
— Успел объясниться в любви. Он в претензии: почему я его не узнала в Москве и даже будто убежала от него!
— Ты действительно его не узнала тогда?
— Абсолютно! — уверенно ответила Жаворонкова. — Только когда мне Георгий рассказал, я смутно припомнила, что действительно какой-то длинный мужчина прицеливался в меня фотокамерой, но там напропалую все фотографировались, так что я этому не придала ни малейшего значения!
— А что он тебе говорил, пока вез сюда?
— Глупость! Будто он полюбил меня, когда я была ребенком!
— Ты не придавай серьезного значения его словам, но и не очень серди его. Барло злопамятен. Будь благосклонна к нему, но и осторожна.
— Постараюсь, отец!
— Прекрасная мысль! — после недолгого молчания воскликнул Бубасов. — Его стремление, к тебе мы используем как повод для отправки Барло туда…
— Куда?
— В СССР.
Беспокойство друзей
Пока Жаворонкова находилась у Бубасова, Бахтиаров и Гаврилов сидели в номере отеля. Гаврилов шутил, смеялся и вообще пытался развлечь Бахтиарова.
Загрустил Бахтиаров сразу же, как только стало известно, что машина, в которую пригласили Жаворонкову у городского театра, пошла по дороге на Лакет. Как она там? Вот о чем думал сейчас Бахтиаров.
Гаврилов, оставив на столе кучу сувениров, которые он уже успел купить, ушел, решив, что самое лучшее — это побыстрее узнать, не вернулась ли Жаворонкова.
Постепенно хорошее расположение духа стало возвращаться к Бахтиарову. Он тепло думал о Жаворонковой, о ее чувствах, заставивших ее бороться бок о бок с ним и его товарищами. Вспомнился последний разговор в Москве. Генерал, в котором каждая черточка, взгляд, каждое слово — все говорило о большом жизненном опыте, прощаясь с ним, сказал: «Учтите, товарищ Бахтиаров. По-моему, вы находитесь при рождении нового советского гражданина».