— Что вы, Евлампий Гаврилович! Спрячьте свои деньги!
— Перестаньте, мой молодой друг. Никогда не отказывайтесь от денег, — равнодушно проговорил Бочкин.
Чупырин, взволнованный, шагнул к Бочкину, обнял его и поцеловал в щеку.
— Не знаю, как и благодарить вас, — прошептал он.
— Серафим, у меня к вам небольшая просьба, — проговорил Бочкин. — Я слышал, что у вас замечательный почерк…
— Да, почерк неплохой.
— Так вот, я написал книгу «Записки старого фотографа», — продолжал Бочкин. — Не возьметесь ли переписать?
— Вы писатель? — удивился Чупырин.
— Я не признаю машинисток и хотел бы, чтобы мой труд был оформлен каллиграфическим почерком…
— Это я сделаю, — с готовностью сказал Чупырин. — Постараюсь как картинку выполнить!
— Я знал, что вы не откажете, — проговорил Бочкин и пожал Чупырину руку. — Не беспокойтесь, Серафим, за ваш труд я заплачу очень хорошо!
— Евлампий Гаврилович, вы столько для меня сейчас сделали!
— Пустяки, рассчитаемся. Рукопись еще не совсем готова, но к делу можно приступить не откладывая, — сказал Бочкин. — В частности, у меня не написан один раздел… Это — встречи с лучанскими фотолюбителями. Со многими я уже беседовал, особенно со стариками, но не все намеченное выполнил… Никак не удается познакомиться с таким энтузиастом фотодела, как учитель Чуев. Есть такой в Лучанске, говорят, очень интересный старик…
— Я его знаю, Евлампий Гаврилович! — поспешно воскликнул Чупырин. — Если только желаете, мигом устрою это знакомство…
— Вот хорошо. Я буду надеяться.
Чупырин был так обрадован подачкой старика, что, чувствуя себя в долгу перед ним, готов был на все. И тут он вспомнил о Лене. «Черт с ней! — пронеслась мысль, — Я себе найду другую… Есть у меня на примете…»
— Только я вас прошу, Серафим, ничего не передавать Лене о нашем сегодняшнем разговоре. Не говорите, что я был у вас, что я вам помог деньгами… Также прошу никому не проговориться, что вы для меня будете переписывать книгу. Понятно?
— Можете быть спокойны, Евлампий Гаврилович! — заверил Чупырин.
В тот же вечер Чупырин пришел к Бочкину. Старик провел его в маленькую комнату, оклеенную какими-то рябенькими обоями. В ней, кроме стола и двух стульев, не было никакой обстановки. На столе — стопка бумаги, чернильница, перо и первые страницы рукописи, написанные мелким малоразборчивым почерком.
Только Чупырин успел на первом листе написать название будущей книги, как в комнату вошел Бочкин с бутылкой и разговорами отвлек его от работы. Чупырину понравилась наливка, приготовленная по старинному рецепту. От двух больших рюмок Серафим стал болтлив, смеялся и говорил, говорил без конца.
Пока он вел, как ему казалось, умную беседу с Бочкиным, за тонкой перегородкой в соседней комнате сидел Адамс, внимательно слушал, а некоторые места из того, что Чупырин рассказывал о заводских делах, о работе конструкторского бюро, стенографировал. Болтовня Чупырина, корректируемая вопросами Бочкина, давала Адамсу информацию, которую в иных условиях можно было получить только путем больших усилий и риска.
Довольно посмеиваясь, Адамс впервые за все эти дни про себя похвалил Бочкина, сумевшего достать ценного информатора. Внимательно рассмотрев Чупырина через специальное отверстие, сделанное в стене, Адамс окончательно решил, что вскоре использует его для выполнения одного задания.
Утро. Слободинский вошел в свой кабинет — просторную комнату с потолком, украшенным позолоченными лепными звездами. Два высоких узких окна выходили в пестрый цветник, залитый в этот час солнечным светом. Хозяйским оком Слободинский посмотрел вокруг и, подойдя к столу, провел указательным пальцем по поверхности стекла. Не обнаружив следов пыли, он уселся в упругое кожаное кресло и, чувствуя, как гладкая обивка приятно холодит его жирный затылок, лениво смотрел из-под морщинистых полуприкрытых век на многочисленные причудливые блики, рассеянные там и тут. Приятное чувство разливалось в нем, как теплота. Но такое состояние длилось недолго. Слободинский поежился, как от озноба, и выпрямился…
Если еще недавно, входя по утрам в эту комнату, он испытывал чувство довольства, то теперь все это исчезло, казалось, провалилось в какую-то пропасть. И все из-за проклятого Моршанского! Он уже почти совсем забыл о существовании этого человека. Ведь знакомство с Моршанским относилось к юности, к молодым годам, а о них Слободинский старался не вспоминать. Прошли, ну и хорошо! Теперь он — безупречный человек, директор крупного Дома культуры, у него обширные знакомства и связи.