И вот в такое время Моршанский напоминает о прошлом… Его письмо всколыхнуло в памяти давно забытое, похороненное, почти совсем чужое…
Слободинский испытывал удовлетворение от того, что Моршанского уже нет в живых, но в то же время это убийство его пугало. Он вновь и вновь думал, что записки Орлова припрятал Кусков, что наступит время, когда тот снова начнет его мучить, вымогая деньги. А если записки не у Кускова? При этой мысли становилось страшно, щемящая боль сковывала сердце. Он старался изгнать эту мысль, убеждая себя, что записками завладел Кусков. Так было легче. Надо только устранить, физически устранить Кускова. Необходимо его успокоить, усыпить подозрительность… Вот почему Слободинский не мог протестовать против того, чтобы Кусков спрятал в его доме эту женщину… Кто она, Кусков не говорит. Твердит только одно: если ее выпустить, то для них обоих наступит крах…
Начались телефонные звонки. Слободинский поминутно снимал с рычага трубку. Потом стали приходить посетители, сотрудники. В начавшейся сутолоке дел Слободинский несколько отвлекся от беспокоивших его мыслей. Но временами они опять одолевали его… «Так меня ненадолго хватит, — подумал он. — Кускова надо убрать». Около двух часов дня в кабинет вошел невзрачный на вид мужчина, одетый в триковый костюм мышиного цвета, в серой кепке. Слободинский, увидев его, поморщился.
— Что у вас, гражданин? — спросил он, подписывая оставленные бухгалтером документы.
— В газете помещено объявление: вам требуется полотер.
— Обращайтесь к завхозу, — не отрываясь от бумаг, сказал Слободинский. — Кажется, он уже взял… Словом, узнайте у него!
Но человек не ушел. Он приблизился к столу, сел в кресло и молча поставил на чернильный прибор маленькую, не больше шести сантиметров высотой, отлично выполненную фигурку ксендза.
Слободинский смотрел на фигурку и не мог отвести от нее взгляда. За это короткое время в его мозгу с поразительной ясностью встало все, что он прятал в самых глубоких тайниках памяти.
— В чем дело, гражданин? — попытался сопротивляться Слободинский, но, взглянув в лицо посетителя, понял всю ненужность вопроса и потупил взор.
— Не находите ли вы, что у прекрасного произведения искусства чего-то недостает?
Слободинский медленно встал и, пошатываясь, подошел к сейфу. Покопавшись в нем, он вернулся к столу, держа между пальцами небольшой металлический цилиндрик. Сняв с него крышку, Слободинский тряхнул его. На стекло стола с мягким звоном упало маленькое распятие. Левой рукой он взял с чернильного прибора фигурку, а правой распятие и вставил его в отверстие, сделанное в кисти руки. Распятие оказалось прижатым к груди священника.
— Все правильно. Не забыли, — улыбнувшись, сказал Адамс, взял фигурку из рук Слободинского и спрятал в карман пиджака.
— Ксендз, — тихо проговорил Слободинский, назвав свою кличку, и подал руку Адамсу.
Так Адамс встретился со вторым старым агентом.
…Когда Адамс ушел, Слободинский запер дверь, лег на диван и пытался осмыслить происшедшее. За последние годы он все реже вспоминал о том, как в тридцать втором году сделался Ксендзом. Иногда считал прошлое зачеркнутым, хотя оставленный ему цилиндрик с миниатюрным распятием хранил с особой тщательностью.
Он хорошо помнит того властного горбоносого человека, который склонил его к тайной борьбе против Советской власти. Все тогда произошло как-то само собой. Ему шел двадцать седьмой год, и жизнь складывалась так, что самый акт вербовки не вызвал в его душе ни колебаний, ни раздумий. Он охотно дал обязательство. Первое время выполнял мелкие задания. Ему за это платили. В последующие годы связь с ним потерялась. Надежда на ее восстановление возникла в первый период войны. Он думал, что вот-вот к нему придет человек с условным знаком, и тогда все начнется снова… Но никто не приходил. В конце войны прочитал в газете сообщение о попавших в руки советских властей данных об агентуре врага, под влиянием этого известия вскоре дошел до крайней степени истощения нервной системы. Однако и тогда не уничтожил распятие…
То, что произошло в кабинете, его не расстроило, а, наоборот, собрало всего и мобилизовало. Гость нарисовал ему такие перспективы, что самым главным было теперь надежно замаскироваться. Наилучший способ — еще старательнее держать марку настоящего советского работника. Слободинскому не терпелось дождаться той минуты, когда к нему придет утренний посетитель и принесет деньги. Он уже мысленно представлял себе, на кого в Лучанске можно опереться.