– Тогда почему вы здесь?
– Потому что мне недостает одной детали, весьма, впрочем, существенной. Мы знаем, кто сделал это, но не знаем как.
За время нашей поездки в Сомерсет Лестрейд задавал тот же вопрос раз пятнадцать, если не больше, пока он не начал отдаваться болью у меня в висках.
День выдался долгий и жаркий, и когда мы наконец вышли из поезда на маленькой станции, лучи заходящего солнца золотили мягко закругленные холмы Сомерсетшира. На склоне холма, за крышами деревенских домов и рядами благородных старых вязов, при одном взгляде на которые, казалось, слышалось звонкое журчание ручейков, высился большой белый дом.
– Да до него не меньше мили, – кисло заметил Лестрейд.
– Не собираюсь сразу заходить туда, – бросил Холмс. – Скажите, в деревне есть постоялый двор?
– Да, «Кэмбервел-армс».
– Тогда идемте прямо туда. Предпочитаю начинать на нейтральной территории.
– Но Холмс! – воскликнул Лестрейд. – Не понимаю, я…
– Это очевидно, – отрезал Холмс и не произнес больше ни слова до тех пор, пока мы не оказались в небольшом и чистом холле старинного постоялого двора. Там Холмс нацарапал что-то в блокноте, вырвал из него листок и разделил надвое. – А теперь, мистер Эппли, окажите нам любезность и отправьте своего слугу с этой запиской в «Отдых праведника», а вторую передайте мистеру Эйнсворту.
– С удовольствием, мистер Холмс.
– Вот и отлично. Теперь у нас есть время выкурить трубку до прибытия сюда мисс Долорес и ее жениха.
Какое-то время мы сидели молча, погруженные в свои мысли. Что касается меня, то я ни на секунду не усомнился в правильности действий своего друга, хотя и не понимал пока их цели.
– Что ж, мистер Холмс, – заговорил наконец Лестрейд, – вы тут напустили столько туману, что даже ваш друг доктор Уотсон пребывает в недоумении. Может, все же поделитесь своими соображениями?
– Никакой версии пока нет. Я просто выясняю кое-какие факты.
– И упустите преступника за этим выяснением.
– Там видно будет. Кстати, викарий, а в каких отношениях состоит мисс Долорес с вашим племянником?
– Странно, что вы вдруг заговорили об этом, – удивился мистер Эппли. – Их отношения уже давно стали для меня источником беспокойства. Впрочем, ради справедливости должен добавить, причиной тому была исключительно молодая леди. По некой непонятной мне причине она вдруг страшно невзлюбила его. И хуже всего то, что не стеснялась показывать это на людях.
– Ага! Ну а мистер Эйнсворт?
– Эйнсворт слишком добр и благороден, чтоб последовать примеру своей невесты. Принимает все ее выпады почти как личное оскорбление.
– Вон оно как. Что ж, похвально. А вот, если не ошибаюсь, и они.
Дверь скрипнула, и в комнату вошла высокая грациозная девушка. Она переводила темные сверкающие глаза с одного из нас на другого, и в этом долгом испытующем взгляде читались враждебность и даже отчаяние. За ней следовал стройный светловолосый молодой человек с ясными и умными синими глазами. Он обменялся словами приветствия с преподобным Эппли.
– Кто из вас мистер Шерлок Холмс? – осведомилась юная леди. – Ах да! Полагаю, вы раскопали какие-то новые доказательства, верно?
– Я приехал выслушать их, мисс Дейл. Я много узнал об этом деле. Кроме разве что одного. Что действительно произошло в ту ночь, когда ваш дядя… умер.
– Вы как-то особо подчеркнули слово «умер», мистер Холмс.
– Но, моя дорогая, разве он мог произнести его иначе? – Молодой Эйнсворт изобразил подобие улыбки. – Ведь головка ваша забита самыми несуразными предрассудками, вы отчего-то вообразили, что гроза, разразившаяся в ночь на вторник, могла огорчить дядю. Но ведь она закончилась до того, как он умер.
– Откуда вы знаете?
– Доктор Гриффин сказал, что умер он не раньше трех часов ночи. А до этого с ним все было в порядке.
– Похоже, вы слишком уверены в этом.
Молодой человек растерянно взглянул на Холмса.
– Конечно, уверен. И мистер Лестрейд уже знает: в ту ночь я заходил в комнату три раза. По просьбе сквайра.
– Было бы неплохо изложить все факты с самого начала. Не начнете ли вы, мисс Дейл?
– Хорошо, мистер Холмс. В ночь на вторник дядя пригласил моего жениха и доктора Гриффина отобедать с ним в «Отдыхе праведника». Весь вечер он нервничал. Я приписала это воздействию надвигающейся грозы: рокотал гром, а дядя всегда боялся грозы. Но теперь я склонна приписывать это состоянию его духа. Весь вечер дядя нервничал все больше и больше, не помогало даже чувство юмора, присущее доктору Гриффину. И тут вдруг в дерево, стоящее неподалеку в роще, ударила молния. «Мне еще домой предстоит добираться, – сказал мистер Гриффин. – Надеюсь, ничего страшного со мной в грозу не случится». Знаете, он порой бывает просто невыносим, этот доктор!