– Ложись!
– Встать! Петь будем?
Снова молчание.
– Ну, хорошо. – Голос Патлюка зловеще повеселел. – Сейчас мы пойдем обратно. Будем идти, пока запоете. Дело ваше, можете шагать хоть до утра. Я не устал, мне не к спеху.
– Издеваетесь? Не скоты мы! – крикнули вдруг из строя.
Капитан повернулся резко.
– Кто сказал? Бесстужев, ваш взвод?
– Мой.
– Это я сказал и еще повторю. – В первую шеренгу выдвинулся Карасев, без шапки, с подоткнутыми полами шинели. – Не скоты мы, нечего в снег валять.
– Десять суток ареста за разговоры в строю… Шапка где?
– Затоптали где-то.
– Разберитесь, Бесстужев.
Лейтенант вошел в строй, говорил негромко:
– Дьяконский, Айрапетян, Носов – всем петь. Всем до одного, весь взвод.
– Нашли шапку? – нетерпеливо крикнул Патлюк, похлопывав по колену перчаткой.
– Нет.
– Отправьте его в казарму… Рота, последний раз спрашиваю: петь будем?
– Будем! – жидко ответили из второго взвода.
– Плохо слышу. Будем?
– Будем!
– Еще раз.
– Будем!
– С места – пес-с-сню! Шагом марш!
На этот раз песню подхватила вся рота.
Когда колонна вошла в Крепость, красноармейцы повеселели, чувствуя близкий отдых. Печатали шаг, пели дружно, с подсвистом.
Командир полка, стоявший возле штаба, прислушавшись, сказал адъютанту:
– Красиво идут. Это Патлюк?
– Он самый.
– Хороший строевик, ничего не скажешь.
Случай с песней на другой день стал известен всему полку. Комиссар вызвал к себе Патлюка. Из штаба капитан вернулся часа через два злой и взъерошенный, приказал дежурному позвать Бесстужева. Когда лейтенант пришел, Патлюк сам захлопнул за ним дверь ротной канцелярии, накинул крючок, сунул Бесстужеву измятую пачку папирос.
– Кури.
– Спасибо.
– Этот… Карасев на гауптвахте?
– Да, отправил.
– Рота было на первое место выскочила, а теперь… Разболтались у тебя люди, Бесстужев.
– Разрешите напомнить, товарищ капитан, мой взвод запел первым.
– Запел, запел… Послушал бы ты, какой концерт мне комиссар закатил. Воспи-и-и-тывать надо, – протянул Патлюк. – Армия у нас или детский сад? Наше дело не в бирюльки играть, а крепости брать.
– Крепости, – не сдержался Бесстужев.
– Один черт… Больно нежный народ пошел. Бывало, пригонят парней – враз обломать можно. А эти очень ученые, каждый свое «я» показывает… Дьяконский у тебя, что ли?
– Мой.
– Тоже с гонором. Шуточки шутит…
– Он хороший боец.
– У тебя все хорошие, а меня за вас намыливают.
– Но ведь я докладывал вчера: люди устали.
– Чего с тобой толковать, – махнул рукой Патлюк. – Молодой ты еще и службы не понимаешь. Карасева твоего мы спишем. Он тракторист, в танковую часть просится. Поможем. Разгильдяи мне не нужны… К весенней инспекции чтобы все на большой палец было. Смотри, Бесстужев, голову оторву, если что…
– У меня шея крепкая.
– Да ты веселый сегодня! Голову, ладно, не трону, а за кубик опасайся. Жми на всю катушку, Бесстужев. Бравый вид, строевой шаг, порядок в казарме и чистое оружие – добьемся этого, значит, отличимся.
– Все понятно, товарищ капитан. – Белесые брови Бесстужева ползали вверх и вниз. – Все ясно. Разрешите быть свободным?
– Иди… Нет постой! – Патлюк ногой пододвинул табуретку, сел. – Скажи, у тебя в училище бывало такое, ну как вчера с песней?
– Бывало.
– Вот и я комиссару говорил: везде так, – оправдывался Патлюк, обкусывая мелкими блестящими зубами мундштук папиросы. Жеваную бумагу сплевывал в угол.
– Не везде, товарищ капитан. У каждого командира свои методы. Один предпочитает принуждать, другой – убеждать.
– И что же лучше?
– Честно говоря, не знаю. Без принуждения в армии тоже не обойдешься.
– То-то и оно!
– С другой стороны, принуждением, граничащим с голой муштрой, можно сделать из красноармейца болванчика, не думающий механизм. В человеке притупляется инициатива, самостоятельность.
– Не крути, лейтенант. У тебя у самого какой метод?
– Стараюсь убеждать. Это надежней. И потом вы же сами говорили: характер у меня мягкий.
– Н-да, характер, – крутнул головой Патлюк, – Взвод-то твой ведь действительно первым зашел. А ты до армии кем был?
– Никем, собственно. Окончил школу, поступил в институт. Тут война с финнами – рапорт подал. Только два дня повоевать пришлось, опоздал. Потом училище.
В дверь постучали. Бесстужев открыл. Вошел старшина Черновод, маленький, худощавый и подвижный сверхсрочник. Не голосом, не блестящей выправкой, а своей хозяйственностью славился в полку Черновод.
– Ко мне? – спросил Патлюк.
– До вас. – Старшина вытащил из кармана огромный, в красную полоску платок, солидно высморкался. – До вас я. Шапку Карасеву выдал. Из ротного запаса БУ.
– Так.
– Фокина приказано в музыкальный взвод перевести. Может, придержим его? Запевала хороший.
– Не выйдет. Я уже говорил с комиссаром. В оркестре людей мало…
Бесстужев отправился в библиотеку. Думал о Патлюке, что он, наверное, затеет сейчас длинный разговор со старшиной о валенках, одеялах и ружейном масле. Любит капитан считать и пересчитывать ротное добро, хороший бы из него завхоз получился.
На улице было морозно. Кирпичные стены кольцевого здания казарм покрылись изморозью: она блестела, вспыхивала голубоватыми искрами под холодными, негреющими лучами солнца. Из открытой двери кухни вырывались белые клубы пара, тянуло запахом подгорелой гречневой каши.
Гарнизонный клуб помещался в самом высоком здании Центрального острова, в старинной массивной постройке бывшей церкви.
Оставив в раздевалке шинель, Бесстужев пригладил перед зеркалом щетинистые короткие волосы.
– Давно не появлялись, товарищ лейтенант, – радостно встретила его молодая женщина в синем халате – библиотекарь Полина.
– Не так уж и давно.
– Это вам кажется.
– А вам?
– А я очень о вас соскучилась, – откровенно и просто сказала она, и Бесстужев почувствовал, что краснеет. Вот всегда она так – огорошит, и не знаешь, что ответить.
Полина относилась к Бесстужеву с особым вниманием, выделяла его из числа других – он давно заметил это. Глаза ее странно туманились, улыбалась она как-то загадочно, когда говорила с ним. Всматривалась в него, будто искала что-то. Бесстужев терялся от этого взгляда.
Муж Полины, старший политрук Горицвет, желчный, молчаливый человек, служил в той же дивизии.
Сегодня, кроме Бесстужева, в библиотеке никого не было.
– Почему вы не ходите на танцы? – опросила Полина, опершись локтями на барьер.
– Некогда.
– Нельзя же жить только службой. У вас есть знакомая девушка?
– Нет.
– И вы никого не любите?
– Н-нет! А зачем? – спросил он и понял, что получилось глупо.
Полина подошла к нему, запрокинув голову, снизу вверх смотрела в лицо. От расширившихся темных зрачков глубокими казались ее глаза.
– Сегодня вечер. В клубе. Приходите, Юра, – умоляюще, прижав к груди руки, говорила она. – Я прошу. Очень.
– Занятия. В роте.
– Боже мой, разве нельзя?
– Нет. Моя очередь.
– Юра, ну в другой раз.
– Хорошо. Обязательно.
Полина медленно повернулась, пошла к шкафам, спросила:
– Вы хотели взять что-то?
– «Капитанскую дочку».
– Посмотрите сами на второй полке.
Бесстужев долго перебирал книги, не мог найти нужную. За спиной раздались мягкие шаги Полины. Юрий чувствовал – она рядом, смотрит на него.
– У меня дома есть очень хорошие книги, – сказала Полина почти шепотом. – Почему бы вам не зайти ко мне? Посидим, попьем чаю. Неужели вам не надоело все время в казарме? Я очень хочу видеть вас у себя. В четверг, послезавтра, ладно?
– Но…
– Я одна, Юра. Варшавская, двенадцать. Вы запомните?
Внизу хлопнула входная дверь.
– Вечером… Варшавская, – торопливо повторила она.
Капитан Патлюк жил на частной квартире. И он и два командира взвода обычно уходили по вечерам в Брест. Все привыкли к тому, что Бесстужев остается в казарме. Патлюк очень удивился, когда он попросил разрешения отбыть в город.