Ветер нес теплый запах цветов. Рядом где-то беспрерывно и печально пиликал кузнечик, провожая угасающий день.
— Что же ты молчишь? — вскинула голову Ольга.
— Просто не знаю, о чем говорить.
— Не все ли равно… Ну, скажи, какие тебе девушки нравятся, смуглые или светлые?
— Мне ты нравишься.
— Ой ли?
— Все смеешься?
— Наоборот. Я сегодня серьезна, как никогда.
— Огорчил тебя кто-нибудь?
— Нет, — грустно сказала она. — И не нужно об этом. Пора нам, Матвей, обратно.
— Успеем еще.
Он набросил на нее китель, обнял левой рукой. Прижимая ее голову к своему плечу, спросил:
— Хочешь уснуть вот так?
— Так тепло, — отозвалась она.
Объятие Горбушина было таким сильным, что Ольгу снова охватил страх: она чувствовала, что не сможет сопротивляться. И, странно, — ей совсем не было стыдно, хотя Матвей гладил ее ноги, колени. Она хотела сказать: «Не надо», но сидеть ей было уютно и лень было произносить что-нибудь.
Горбушин вдруг отодвинулся, шумно потянул носом воздух.
— Что? — встрепенулась девушка.
— Подожди. — Матвей сделал несколько шагов, наклонился и пошарил рукой под кустом. — Ага, есть, — удовлетворенно сказал он, садясь рядом. — Вот цветок интересный. Днем хоть и цветет, а не пахнет. Будто стыдится. Зато ночью какой запах, а? Голова кружится!
— Фиалка?
— Белая фиалка, ночная красавица.
— Зрение у тебя хорошее…
— Я сперва запах услышал… Жаль только с корнем сорвал, может, на этом месте еще бы вырос. Знаешь, как грибы растут?
— Может быть.
— А ну, дай я его тебе на грудь приколю.
— Сама.
— Не мешай. Я лучше сумею.
— Пусти, Матвей.
— Не пущу, — отстранил он руки Ольги, стиснул их крепко, до боли.
Совсем рядом она увидела его глаза, хотела крикнуть, но подумала с удивительным равнодушием, что это бесполезно, что в пустом лесу все равно никто не услышит ее.
В девять часов ребята встретились на краю оврага. Игорь пришел последним. Сашка Фокин сидел на камне и снимал ботинки. Рядом лежала труба, надраенная тертым кирпичом.
— Ты погляди, Игорь, кто есть этот человек? — возмущенно сказал Дьяконский. — Это типичный мещанин. Он идет в лес на массовку. Он собрался отдыхать, валяться на траве. Для этого ему обязательно нужно явиться в пиджаке и при галстуке.
— Снять! — весело закричал Игорь. — Бей мещанина!
— Караул! — вопил Сашка, прыгая на одной ноге. — Караул! Раздевают!
Галстук очутился у Игоря. Фокин, красный, растрепанный, снова сел на камень, сказал, отдуваясь:
— Черти! Артиста ограбили. Как я перед публикой покажусь?
— Нужен публике галстук твой, как рыбе зонтик… Ну, айда. Хватит копаться.
Ребята перебрались через овраг на тропинку. Приятно было шлепать босиком по теплой, мягкой пыли. Вычищенные ботинки несли в руках.
По отцветающему ржаному полю перекатывались под легким ветерком изумрудные волны. Когда добегала волна до тропинки, усатые колоски с шорохом пригибались к земле, кланялись проходившим мимо ребятам.
— Эй, смотрите! — воскликнул Сашка, указывая рукой.
С пригорка видна была дорога. По ней, поднимая пыль, двигалось несколько автомашин, шли люди.
— Весь город в лес подался! Эх, и погуляем сегодня!
— Трубу не прогуляй, — серьезно предупредил Виктор.
— Это нет. Боюсь только, как бы до дыр не продуть.
В лесу было много народу. На опушке, натянув между деревьями сетки, и арии играли в волейбол.
На поляне танцевали под оркестр. Музыканты сидели в кузове автомашины. Фокин присоединился к ним.
— Настя, кажется, обещала прийти? — спросил Виктор. — Что-то не видно ее.
— Она в лагере, к трем часам собиралась, — ответил Игорь.
Было жарко. Забравшись в гущу орешника, ребята прилегли на траву. В лесу слышались смех, крики.
выводили молодые голоса. С другой стороны, за кустами, хрипло и вразнобой пела подвыпившая компания, резал слух надрывный бабий визг:
— Вот так и переплетается все в жизни, — сказал Виктор, глядя в небо.
— Что переплетается?
— И старое и новое.
— Ты, что же, против старых песен?
— И среди старых есть хорошие. Очень хорошие. Я о другом говорю. Сложно все в жизни, запутанно…